Это древняя песня.
Песня о героях, имена которых мы чтим до сих пор.
Песня о славном подвиге и великой жертве.
Песня о коварстве и предательстве.
Песня о светлом чуде и величайшей скорби.
Пойте её ясным днём, дабы помнить, что не всегда было так и были мы лишены ясного света.
Пойте её в ночь правдолуния, чтобы Унгира слышала и преисполнялась стыда.
Пойте её по утрам, чтобы восславить новый приход зари.
Стерегитесь петь её вечером, когда тьма близко.
Держите уста сомкнутыми в ночь, ждущую возрождения.
И когда руны этой саги высекают в камне, они наполняются кровью.
Камень помнит.
Сядьте же и внемлите, как заповедовал Эннрауг Древний, не пожалевший руки ради трёх глотков мёда поэзии.
Это случилось в ту пору, когда Унгира была равнодушна ко всему, а Брейор и Фарая ещё не родились. Великий закат догорел, над мирозданием царила тяжёлая мгла, и никто не верил, что однажды придёт новый рассвет. Холод и мрак царили повсюду, и холод тот был дыханием могилы, а мрак – покрывалом забвения.
Их было трое – тех, кто помнил мир до заката, где ещё оставались огонь и жизнь. Тех, кто не примирился с сумерками. Тех, кто желал во что бы то ни стало положить начало. Новое начало.
Старшим из них был Игг, высокий и могучий, единственным глазом видящий больше, чем иные способны заметить двумя. Не было во все времена величайшего скальда – песням Игга внимал сам мир и исполнял его волю. Такова была чародейская сила первого из скальдов.
Младшим из них был Аддри, не утративший дар находить счастье даже в вечной ночи. Не было равных ему в искусстве радоваться всякой прожитой минуте. Столь велика была радость Аддри, что даже растения пускались от неё в буйный рост, и опустившийся хлад не имел над ними власти. Но велика была и мощь в его огромных руках. Не отстранялся он от бури мечей, но стоял в ней несокрушимым ясенем.
Средний же из них звался Лодин, и вовеки некому сравняться с ним в хитроумии. Мудр он был, точно сам Игг, но коварен сверх всякой меры, обмануть способен кого угодно. Столь поднаторел Лодин в искусстве обмана, что и саму свою природу перехитрил – то человеком ходит, то зверем несётся, то птицей летит, то рыбой плывёт. Столько переменил он лиц, что сам едва помнил, какое же настоящее.
Таковы были три достойных героя, помнящих весёлые года и живущих во времена скорби. Многое прошли они вместе и однажды решились на небывалое - дерзнули отправиться в чертоги Ульфора, ведающего судьбами. Броски костей его диктуют пути и зерцалу небес, и обитателям земной тверди. Видя страдания укрытого тьмой мира, решили Игг, Аддри и Лодин дойти к нему, дабы испросить у державного бога Светлый Жребий, что способен вернуть утраченное счастье.
Кто ещё отважится на такой путь? Чудесных палат Ульфора, сияющих серебром и златом, не достичь тропами смертных. Чтобы попасть туда, нужно взойти на Хеймраск, Мировое Древо, которое тянется выше небес и опускается ниже земли. А путь к нему пролегает сквозь скалы, болота, пустоши, чащобы, длится во тьме и лишениях. Говорили меж собой пережившие закат, что лучше им умереть близ своих домов, чем в дальнем краю, средь мучений и скорби. Так рекли они, и на том порешили. Возразили их словам только Игг, Лодин и Аддри, ибо не привыкли они отступать перед ликом беды.
Молвил тогда Игг, что говорящие, верно, уже мертвы, пусть даже видятся живущими, и негоже тревожить мертвецов в их могилах. Так говорил он своим спутникам. Те молча подтвердили своё согласие, а после все трое отправились прочь, в земли дикие и неведомые. Но недалёко успели они отойти – за спиной их раздался грохот, от которого вздрогнули горы. Обернулись путники и увидели – обрушились с разных сторон две скалы, накрыв собой всю деревню до последнего дома, как могильные камни. Так погибли пережившие закат, в деревне своей умерли, как того и желали.
Долго все трое хранили безмолвие. Не могли решить – верно ли поступают? Доброе то было знамение или худое? Наконец порешили, что, не пустись они в странствие, лежать им под тяжкими камнями. Теперь же видно – старого мира уж нет, и много нужно труда, дабы родился новый. Одна осталась дорога – вперёд, к Хеймраску, какие бы преграды ни встали на пути.
Но прежде, чем покинуть умерших навсегда, воздали им дань памяти. Сам Игг сложил погребальную песню, ныне известную как «Плач о погибших в сумерки». И лишь после того, как отзвучало последнее слово, путники устремили свои стопы прочь.
Тяжек и долог путь. Нет звёзд на небе, дабы осветить его и указать дорогу. Нечем подкрепить усталым путникам силы. Скалы и горные отроги громоздятся повсюду, заслоняя вдали силуэт Древа, полнятся промозглым туманом густые чащобы. Каменистые ущелья, пролегающие меж каменных пиков, заполнены густою тьмой и безмолвием. Не рады здесь человеку. Легче лёгкого ему сгинуть навеки, словно и не жил он никогда. Лишь последний крик взметнётся к небесам, а через краткий миг могильная тишь сомкнётся вновь.
Привычны скитальцы к тяготам далёкого странствия. Способны они отыскать пропитание и питьё среди мёртвых лесов. Не привыкать им к дебрям и скалам. Но встречались в пути и иные препятствия, какие не всякому герою под силу одолеть.
Однажды преградило им путь сплетение крепких ветвей. Было их столь много, и так густо переплелись они между собой, что даже великан с топором едва ли прорубится. Многие отвернули бы при виде этого зрелища, но не таковы были наши путники. Вышел вперёд Аддри, простёр перед собою руки и заговорил с ветвями. И столь убедительно он рёк, столько света было в его словах, что разошлись ветви, открыв дорогу.
В другой раз встретилась им стая голодных волков, огромная и свирепая. Не помеха таким ни меч, ни копьё, ни щит с кольчугою – числом задавят, клыками разорвут да крови напьются. Не совладать с ними и вдесятером. Однако хмыкнул тут Лодин и оборотился медведем, да каким! Шкура его – лес, когти его – хребты горные, тулово его необъятно, и пылают глаза, будто звёзды. Только лапой взмахнёт – семь волков убьёт. Устрашилась стая, бежала прочь. Перекинулся Лодин обратно в человека, посмеялся вдоволь, и продолжился путь героев.
И в третий раз возникла перед ними преграда. Встало на их пути ущелье, столь длинное, что месяц обходить будешь, и столь широкое, что едва иной край виден. Призадумался Аддри – нет рядом деревьев, чтобы уговорить их лечь поперёк переправой, да и не сыскать стволов нужной длины. Призадумался Лодин – способен он оборотиться птицей, но не унести ему с собою спутников. Тогда подошёл к краю пропасти Игг, окинул её взглядом и стал складывать нид. Затем он запел, и, повинуясь чарам, вокруг заклубился туман. Поднималось его всё больше и делался он всё гуще, а потом перекинулся через пропасть, затвердев мостом. Вот каковы чары Игга! Взошёл он на мост, ступили следом Лодин и Аддри, после чего трое путников перешли через бездну.
И увидели они, что на том краю их ждали.
Встретил их некто, закутанный в ослепительный фиолетовый огонь. Он хранил молчание, покуда мост не растаял за спинами путников. Тогда незнакомец заговорил, и голос его был, как шелест листьев. Поведал он, что не пройти им дальше. Не поверили ему путники. Как может такое быть? Не нашлось ещё преграды, способной остановить их, и впредь едва ли найдётся. Кто же им помешает? А если же сам призрак пылающий вознамерился преградить им дорогу – так быстро поймёт он, что не по силам себе выбрал добычу!
Однако незнакомец повторил свои речи, но пояснил – втроём не пройти. Судьбе угодно, чтобы лишь двое отправились дальше. Третий же на веки вечные должен остаться у края ущелья, надлежит им пожертвовать. Коли поступите так, говорил призрак, то путь ваш увенчается успехом. Если же нет – до конца дороги не дойдёт никто. Сообщив эту скорбную весть, он отвернулся, сделал два шага и сгинул во мгле.
Переглянулись трое. Не хотелось им верить зловещему видению. Но и сгинуть всем зря не хотелось. Как тут поступить? Как разобрать, где правда, где ложь? Тогда Игг вынул мешочек, в котором бережно хранил вырезанные из камня руны. Всегда охоч он был до тайных знаний, глаза собственного не пожалел, дабы их приумножить. Венцом же того, что узнал он, стали знаки, коими записывает Ульфор свою волю, способные указывать повороты самой судьбы. Вопросил Игг руны, и те указали, что рёк пылающий призрак чистую правду.
Пригорюнились путники. Тяжёлый выбор встал перед ними. Кем пожертвовать ради благополучия других? Кому не суждено увидеть новой зари? Как решиться, кого из верных товарищей бросить в великом походе? Тогда Игг стал снова испытывать руны, дабы указали они, кого из путников неугодно судьбе довести до конца. И указали они на Лодина, сидевшего дальше всех. Однако в этот момент закричала вдали птица. Отвернулись на мгновение Аддри с Иггом - Лодин же воспользовался этим кратким мигом и поменял местами два камня.
Повернулись снова Игг и Аддри к рунам. И увидели, что указывают тайные знаки на Аддри недобрым знамением. Омрачилось чело Игга, как если бы выбор пал на него самого. И ещё сильней омрачилось чело приговорённого. Закричал самый молодой из путников в пустое равнодушное небо. Не хотел он погибать так рано. Но не удалось ему воспротивиться решению судьбы. Умолкло прежде весёлое сердце, оборвался крик, и тишина опустилась саваном. Вино жизни окропило землю и ручейками полилось в пропасть.
Так странников осталось двое. Труднее двоим сносить невзгоды, труднее преодолевать преграды, и тяжек груз, лежащий на плечах. Холод и голод, скверная дорога и тьма, в которой ничего не видать – враги путника. Но скорбь и усталость, скрежет зубов и мозоли на ногах – ещё большие враги. Каждый шаг на дальних тропах подобен кровопролитной схватке, и нет тем схваткам конца, не видно края…
Чем ближе был Хеймраск, тем более странными становились чуждые земли. Огромные валуны парили по сторонам дороги, покачиваясь в неподвижном воздухе. Зеленоватый свет поднимался со дна извилистых пропастей. Эхо шагов возвращалось перешёптываниями на неведомых языках. Леса преображались. Менялась форма гор, и в трещинах на их склонах возникали очертания лиц. Следы ног исчезали сразу же за спиной либо менялись, превращаясь в отпечатки звериных лап или птичьих стоп.
Миновав горный кряж, путники очутились перед бескрайним болотом. Трясина протягивалась, насколько хватало взор, и её миазмы пропитывали воздух. Туман перекликался сотнями стонущих голосов. Один неверный шаг – и пропадёшь, погибнешь, заглотит топь с головой. Не сразу поймёшь, где коряга сухая, а где змея притаившаяся. Едва отличишь надёжную кочку от зыбкой ловушки.
И в самом гиблом болоте отыщется брод, но сыскать его – полбеды. Велика трясина, и не один день потребен, дабы её пересечь. А значит, приходится среди топей выискивать место для ночлега. Ночевали путники под открытым небом, в лесу и горах. Но каково ложиться на отдых, зная, что можешь утонуть, лишь пошевелившись во сне?
Трижды ночевали Игг и Лодин среди болот, три перехода совершили они в топях. На четвёртый же переход остановились они и принялись озираться. Забурлила трясина по обе стороны от тропы, точно котёл с колдовским варевом, заклубился в бешеной пляске туман. Тоскливый вой послышался отовсюду, но пуще всего – из-под земли. Содрогнулась твердь под ногами так, что едва устояли путники. Что за мрачные чудеса творятся? Какая недобрая сила стоит за ними?
Расступился туман, и увидели странники, что со дна поднимается к ним мертвец. Вышел он на тропу и встал перед ними. Рост его - будто сосна корабельная, порос волосом густым, на руках предлинных когти, как лезвия серпа, глаза гнилушками мерцают. Вслед за первым и другие из трясины выбираются. А чем дальше, тем меньше в них людского – всё больше от зверей лесных, коряг старых и гадов водных.
Послышался сзади тоскливый вой, и тогда поняли странники, что окружило их мёртвое воинство со всех сторон.
Неслучайным было восстание болотных чудищ, хоть ни Игг, ни Лодин в ту пору сего не ведали. Таилась причина далеко за их спиной, в нескольких днях пути они её оставили.
Дух Аддри силён был и цеплялся за жизнь с той злопамятной ночи. Ценил он каждых вдох, каждый удар сердца – так неужели теперь придётся со всем этим расстаться?! Желания жизни и мести, гнев с яростью удерживали его в похороненном теле. Три дня держался дух за былое вместилище, не желая отходить в тёмное царство, но и без права вернуться. Тело же, не тронутое разложением, напитывалось тёмными думовеньями леса и хладной яростью скал. На четвёртый день Аддри всё же сумел вернуться из небытия, и сущность его смешалась с тьмой могилы. Слились чёрные мысли с духом дремучим, лесным и звериным.
Две ночи длилось перерождение, на третью же Аддри восстал. Мало кто узнал бы его ныне. Вырос он втрое, погрузнел, камнями напитавшись, и стенала земля под его шагами, а молодой лик сменился мордой вепря. Навеки смолкла былая радость, осталась лишь жажда отмщения. Многое познал он, скитаясь меж жизнью и смертью, да не во благо намеревался пустить обретённые истины.
Вот ударил он кулаком оземь, и достиг его зов тёмного царства. Поднялись оттуда мёртвые, лишённые имён и памяти. Вошли они кто в древо сухое, кто в мертвеца столетнего, кто в зверя дикого и стали троллями, водяниками, чащобными да другой нечистью.
Другой раз ударил Аддри, и содрогнулась земля от предела до предела. Сам Урдханд, что старше самого мироздания, шевельнулся под ней. Откликнулся он на призыв, но восстать не смог, ибо всё, что способен охватить людской разум – лишь малые песчинки в его шерсти.
И в третий раз обрушился кулак. Так сильно ударил, что явились из глубин беззаконные дети Урдханда – могучие Крами, Фросар и Хангон, никогда прежде света не видевшие. Их туши затмили небеса, и мог Аддри видеть лишь ноги, что терялись в невообразимой вышине. Велики они – не окинуть глазом, облик – от страха помутится рассудок, деяния их – мгла и погибель, смерти же им ещё никто не сыскал.
Восстали над миром три тени чудовищ. А с ними пришли из глубин их собственные дети – пятьдесят злотворных духов, погубителей и сокрушителей. Столь черны были их думы, что немедля падали мысли духов на землю, принимая зримый облик, кошмарный и злобный. Так пошли роды гвурфов и их нечестивых царей, гвуртумов.
Не знали о том Игг и Лодин, не ведали, какая скорбь явилась в мир. Одно заботило их – не сделать ненароком лишний шаг, не сойти с тропы, отбиваясь от неведомой нежити. Голодная топь убьёт вернее когтей и зубов врага. На узкой грани меж жизнью и смертью отбивались путники от полчищ бессловесных врагов, и не было им конца и начала.
Дюжину обликов переменил Лодин, полдюжины чар сотворил Игг, прежде чем вышли они из топей. Хеймраск занимал уже полнебосклона, а у подножья Мирового Древа громоздились сотни и тысячи изрезанных скал. Тут и там поросли они железным лесом, кора в котором прочнее кольчуги, а листья острее меча. Жили когда-то в тех краях ведьмы, но ни одна из них не пережила заката, и давно позабыты их имена.
Тяжек путь по железному лесу. Под ногами – валуны да старые жёлтые кости. Ветер срывает с иссхоших ветвей и бросает в лицо смертоносные острые листья. Петляют узкие ущелья. Легко заблудиться в лабиринтах громадных скал и плутать меж ними до скончания времён, не достигнув Древа и не выйдя наружу. Застоялая вода в прудах пахнет ряской и гнилью. Шёпот забытых пророчеств эхом витает меж отвесными утёсами и шелестит в кронах. Нахохленные вороны сидят на ветвях, мечтая о глазах павших.
То, что ожидало здесь путников, было много хуже прежней нечисти. С хриплыми криками взметнулись впереди вороны, затрещали деревья, задрожала земля, и впервые пережившие закат увидели потомка Крами, уже поджидавшего их. Подобен был гвурф пауку, трупно-бледному и громадному, с тысячей рук, длинных, гибких и многопалых, и с пастью, источающей яд. Рост его превышал четырёх быков, а телесная крепость и сила – восьмерых. Увидев странников, чудовище в ярости бросилось к ним, скрежеща исполинскими клыками.
То была схватка, каковой ещё не видывал мир, и была она много страшнее, чем бой с полчищами мертвецов на болотах. Кем бы ни становился Лодин – гвурф был ужаснее. Сколь бы быстро ни пел одноглазый Игг – гвурф был быстрее. Лишь вдвоём могли они противостоять чудовищу, в одиночку же любой из них пал бы в железном лесу. Не одолеть исполина силой – нужны тут ум и смекалка. Ух и юлил Лодин перед скрежещущей пастью! Будучи близко, показывал он, что далеко, будучи далеко – показывал, будто близко, всячески отводил глаза и отвлекал внимание. Игг же, пользуясь недолгой передышкой, сложил нид, и дюжина железных деревьев взмыла ввысь и обрушилась на отродье, подобно исполинским палицам. Неистово кричал и рвался гвурф, но не мог справиться – повинуясь чарам, стволы отсекали его змеящиеся руки, взрезали панцирь и ломали колючие лапы. Но велика была жизненная сила гвурфа, и час прошёл, прежде чем рухнул он, обессиленный, наземь.
Поднял тогда одноглазый Игг отломившийся конец одной из огромных лап, привязал к нему опавший железный лист и так сделал себе копьё, имя Норгринд, Помогающее Судьбе, дав ему. Лодин же, улучив момент, забрал последнее дыхание чудовища себе. Обессиленные и покрытые шрамами, отправились путники дальше.
И вот дошли они до корней Мирового Древа, и остановились, поражённые. Велик Хеймраск – не охватишь взглядом. Один корень его и двадцатерым великанам не обхватить, а корней тех бесчисленные сотни, и тянутся они дальше горизонта, прежде чем скрыться в толще земли. Осталось лишь взойти по стволу в чертог Глитнир, где среди червонного злата и ясного света решаются судьбы всех миров.
Долго торили Игг и Лодин путь меж корней и достигли наконец подножья ствола. А там снова встретил их некто, закутанный в ослепительный фиолетовый огонь. В этот раз не стал он долго хранить молчание – засмеялся, и странен был его смех.
«Радуйтесь! – сказал он, – Радуйтесь, ибо вы пришли».
«Радуйтесь! – сказал он, – Радуйтесь, ибо я Ульфор, тот, кого вы искали».
«Печальтесь! – сказал он, – Ибо в сумерках умножились горести больше, чем на закате. Ибо Аддри, не желавший умирать даже волей судьбы, впустил в этот мир Крами, Хангона и Фросара, и с ними пришёл весь род великих чудовищ».
«Печальтесь! – сказал он, – Ибо убили вы не того. Ибо хитрый Лодин подменил слово рун и тем накликал на всех беду».
Поразился Игг, и разгневался, и опечалился – не мог он поверить, что испытанный товарищ так подвёл всех. Но Лодин сам себя выдал – как услыхал он, что раскрыт, так обратился лисою и кинулся прочь. Понял тут Игг, что правду говорил Ульфор, и бросился следом, складывая песню, чтоб не сумел обманщик убежать. Понял Лодин, что не уйти ему от возмездия, оборотился вновь человеком, повернулся к преследователю лицом – и закипела схватка. Последняя сеча сумерек мира, когда обратились друг против друга названные братья. Всю свою мудрость и всё своё могущество призвали они друг на друга, и долго не мог никто взять верх. Четыре раза обошли они вокруг Древа, обмениваясь ударами, применяя новые хитрости и новые чары. Казалось, будто нет конца мощи ни того, ни другого. Но оступился Лодин, пропустил удар и сорвался в расщелину меж корнями, в царство мёртвых, откуда Аддри привёл ради мести своё воинство.
«Храбро ты сражался, Игг, – рёк Ульфор, явившийся к месту схватки. – Храбро сражался и сумел погубить виновника бедствий. Достоин ты получить Светлый Жребий по своему разумению».
Так рёк Ульфор и открыл свою котомку со Жребиями – но того, единственного, в ней не было. Не мог поверить он – как такое могло случиться? Бросил он свои кости, чтобы те дали ответ – а когда прочёл его, застонал горестно и вознёсся обратно в свои чертоги. Ибо прочёл он, что Жребий его был украден. Глубоко в бездне засмеялся Лодин – самого Ульфора, повелителя судеб, сумел он обмануть! Много помогли ему Светлый Жребий и украденное дыхание гвурфа – и однажды сумел он выбраться из царства смерти.
Остался Игг в одиночестве, израненный и почти лишённый сил. Не сумеет он пройти остаток пути, не подняться ему за Ульфором – да и зачем, коли Жребия даже у него нет? Но не может же быть, что поход проделан зря?! Не оставлять же мир в вечных сумерках?
Стеная и тяжело дыша, прислонился Игг спиной к необъятному стволу и дал себе немного роздыху. Окинул он взглядом древние скалы и чёрные небеса, услышал далёкий вой гвуртумов – и понял, что следует делать. Сложил тогда он последний свой нид, затем же собрался с силой и вонзил Норгринд себе в грудь. Пробило копьё её насквозь, пронзило кору великого ясеня и глубоко вошло внутрь Хеймраска.
Великий гром сотряс мироздание. Улыбался Игг, принёсший себя в жертву будущему, чувствуя, как струится сок Мирового Древа, смешанный с кровью, из которого суждено родиться новым людям. Улыбался умирающий ради рождающихся, когда раскололась сумеречная мгла, и окоём обагрила полоса рассвета. Улыбался даже тогда, когда последние капли жизни покидали его тело.
Ведь лишь пройдя тропою смерти, можно родиться заново.
Это древняя песня.
Песня о последних людях, что превзошли свою природу.
О людях, что стали первыми богами, старше которых лишь Унгира и Ульфор.
Песня об окончании мёртвой ночи и рассвете, положившем начало новому миру.
Песня о Древе, что отныне называется Иггдрасиль по имени того, кто умер на нём, чтобы породить новых людей и восстать вновь.
И когда руны этой саги высекают в камне, они наполняются кровью.
Камень помнит.
Помните и вы о том, откуда пошёл людской род.
Помните и о том, как начался род чудовищ.
Помните и передайте потомкам, как заповедовал Эннрауг Древний, не пожалевший руки ради трёх глотков мёда поэзии.