В пространствах Мифа возможны бессмертие и воскрешение из мертвых, в упорядоченных же мирах смерть окончательна и обжалованию не подлежит. Фотурианцы считают, что это — к лучшему, ибо если жизнь бесконечна, и перед человеком простирается вечность, то все его дела, злые ли, добрые, в сравнении с ней обращаются в ничто. Звучит это красиво, сильно, величественно, однако слова — плохое утешение в скорби, особенно тогда, когда еще недавно любимых наших при помощи Чуда вполне можно было спасти.
Эвра убедилась в этом на собственном опыте; муж ее заболел, умер, и ничто в упорядоченном мире — Земле, лишенной волшебства и глухой к мольбам — не могло вернуть его назад. Зачем мы послушали Фотурианцев, думала она, почему отказались от чудес? Да, мы больше не дети, играющие с кольцами власти, колдовскими жезлами, геммами и кристаллами, но во взрослости нашей слишком много печали. Нельзя ли обратить время вспять, вернуть Сказку хоть на мгновение, чтобы нежность ее и тайна смягчили грубость, уродливость, горечь жизни? Неужели не смилостивятся Фотурианцы хоть один раз, неужели не нарушат собственные законы и не вернут к жизни того, кто ей дороже всего на свете? Разве не поклялись они служить народам неупорядоченной Вселенной?
И Эвра отправилась в мир Фотурианцев, благословенную Землю Тилод. Путь ее был долог, лежал он через пространства Мифа с его чудовищами, ведьмами, демонами, жестокими властителями, для которых жизнь человека ничего не значит, чудесами, уродливыми и прекрасными, и вечным непостоянством всего, что только может меняться в этой Вселенной. Но она шла — упорно, не ропща и не жалуясь — и пришла наконец, и увидела благословенную Землю.
Удивительное зрелище предстало ее глазам. Без сомнения, то была планета, но странная, словно бы мерцающая. По мере приближения она то уплотнялась, то становилось прозрачной — так, что сквозь нее просвечивали звезды - и Эвра поначалу боялась, что корабль пролетит ее насквозь. Но обошлось, и, сойдя с трапа на прочный асфальт аэропорта, от гида в красной Фотурианской мантии (нет-нет, я не член ордена, что вы — такова униформа!) она узнала, что Земля Тилод - просто-напросто воображаемая, а потому для нее вполне естественно частично существовать, а частично — нет. Более того, продолжал гид, Земля Тилод — суть Фотурианская мечта, а людям — ведь и Фотурианцы тоже люди - свойственно иногда сомневаться в мечте или переключаться с одной на другую. Сегодня они верят в Упорядочивание больше, завтра — меньше; этим, стало быть, и объясняется мерцание Земли Тилод. Разобравшись с этим непростым вопросом, гид засыпал Эвру Фотурианскими брошюрами, подарил Фотурианскую ручку, Фотурианский брелок, две пластинки жвачки, тоже Фотурианской, хвойный освежитель воздуха, поцеловал ей на прощание руку и с громким хлопком исчез.
Уже сидя в такси, Эвра прочла в брошюре, что большинство служащих в Земле Тилод — одноразовые, возникающие из небытия в случае необходимости и возвращающиеся в ничто, едва надобность в них отпадет. Одноразовым был и шофер, что вез ее к цитадели Фотурианцев, грандиозному «ФОТУРО-комплексу» - где-то посередине дороги он неожиданно начал таять, и машина на полном ходу врезалась бы в фонарный столб, не развоплотись вдруг улица до состояния тумана — так, что все вокруг показалось Эвре призрачным и ненастоящим.
Архитектура в Земле Фотурианцев была странная, как и сам этот воображаемый мир. Здания закручивались, переплетались, махины держались на тоненьких подпорках, люди выходили из окон и пересекали улицы по невидимым мостам. В основном, это были Фотурианцы — красные мантии с вышитыми языками пламени, умные лица, негромкие голоса — но в середине города начались другие: шумные уличные артисты, художники со всклокоченными волосами и картинами под мышкой, сумасшедшие ученые в халатах, поэты, тонущие в горах бумаги — и Эвра вспомнила другие имена Земли Тилод — Земля Искусства, Мир Ремесла. Если разобраться, это было верно: где еще жить мечтателям, искусным ремесленникам, мыслителям и творцам, как не здесь, под сенью грядущего Упорядочивания Вселенной? Конечно, место здесь тоже довольно странное, но совсем не страшное, разве что эксцентричное чуть-чуть, безо всяких излишеств Мифа. Это был мир мечты, да - мечты светлой, устремленной в будущее, оптимистичной, пусть и слегка — гм! - неряшливой и безалаберной.
Да, все это прекрасно — мечты, будущее — но где же «ФОТУРО-комплекс», в котором Эвре надлежало испросить себе чуда? Только она об этом задумалась, как улица перед ней раздвинулась, обратилась в площадь, а из булыжной мостовой — довольно скверной, надо сказать — выросла, словно чудовищный гриб, высокая башня из стекла и бетона — так быстро, что волосы у Эвры на голове еще не улеглись, а она уже заслонила полнеба — и услужливый швейцар без мантии, но в высокой шляпе, отворил тяжелые двери и пригласил Эвру войти.
Эвра вошла. Стены, облицованные мрамором, огромная, в тысячу свечей, люстра — в фойе было светло и благоговейно тихо. «Все на собрании», - сказала Эвре старая секретарша. - «У вас срочное дело?». «Да, - ответила Эвра». «К кому?». «К кому угодно. Я хочу вернуть мужа и буду говорить с любым, кто захочет слушать». «Так, - открыла секретарша толстую книгу. - Ваш муж был похищен?». «Нет, он умер». «Умер? Тогда вам в отдел Компенсаций и Ретрибуций. Там вы получите надлежащее возмещение, а также талон на бесплатное утешение в Камере Слез». «Я не хочу утешения, я хочу его назад». «Милочка, это невозможно. Это нельзя, чтобы человек умер, и его оживить. Так не делается». «В мирах Мифа делается». «Ну так идите в миры Мифа!». «Мне некуда идти. Сказки у нас не осталось». «Так вы из Упорядоченного мира?». «Да, и сама этому не рада». «И очень зря! Вы не цените своего счастья. Вернуть бы вам чудовищ да ведьм — взвыли бы!». «Мне все равно. Пусть будут ведьмы и чудовища, я хочу назад своего мужа. Совсем недавно это было так просто. Зачем нас обманули, что мы будем счастливы?». «Слушайте, - сказала секретарша. - Я вас убеждать не буду. Хотите просить о невозможном — просите. Лифт — в конце коридора, двести двадцать пятый этаж, конференц-зал. Но…»
Однако Эвре никакие «но» были не нужны. Оставив секретаршу, она шагнула в лифт и вознеслась на самый верх башни, где в главном зале Ондрид, Первый Фотурианец, держал речь перед новобранцами. Зал этот, построенный машинами Земли Анод, был огромен, отчего жалкая горстка Фотурианцев, ютившаяся на первых рядах, казалась совсем ничтожной. Воображаемое могущество ордена, о котором писал в своих брошюрах Ондрид, сильно уступало действительности. Перед Эврой предстали не могущественные преобразователи Вселенной, какими они казались ей там, в ее Земле, а обычные люди, которые что-то там пытались сделать — что-то, что по их скромному мнению хорошо — и только. Даже Ондрид, представлявшийся ей раньше колоссом, полубогом, оказался всего лишь стариком — бодрым, ухоженным, благообразным, в роскошной мантии, однако же заметно увядшим. Атмосфера в зале царила приподнятая, но нельзя было понять, возникла ли она естественным путем, как порождение душ и умов молодежи, или создана искусственно, подогрета фантастическими россказнями о силе Предметов Нид, неограниченных финансах ордена и прочем, что так влекло в Фотурианцы юнцов и юниц.
Ондрид стоял на трибуне и вещал. Он говорил о перспективах Упорядочивания, коэффициенте Ревского, об истине, Творце и Его Замысле, тряс папкой с бумагами, бросал в зал имена упорядоченных Земель, голос его звучал сильно, но не слишком-то убедительно.
«…во имя человечества!» - закончил он, наконец, и кто-то молодой, здоровый, зверино-сильный, спросил его из зала:
- А когда нам выдадут Предметы Нид? Пострелять охота!
Дождавшись, пока собрание закончится, Эрва подкараулила Ондрида у выхода из зала.
- Что? - спросил он ее. - Давайте не здесь. Ко мне, в кабинет. Дан, - сказал он в рацию. - Собери наших. Пойдемте, пойдемте. Я вас со всеми познакомлю. Туристка?
- Нет, - сказала Эвра. - Я по вопросу.
- Вопросы, - сказал Ондрид, - Вечно одни вопросы. Я ведь выпустил кучу брошюр, мало вам их, что ли? Давайте так — сейчас сделаем групповую фотографию, потом распишемся на ней все вместе, и поедете домой — счастливая, довольная. Годится?
- Нет, - повторила Эвра. - Я не за этим. Мой муж умер.
- Соболезную.
- Верните его, прошу.
- Вернуть, - Ондрид словно попробовал это слово на вкус. - И каким же образом? Вы из упорядоченного мира, так? Значит, нельзя. Все, разговор окончен. Учитесь жить дальше.
- Дальше? - Эвра схватила Первого Фотурианца за рукав мантии. - Как — дальше? Как?
Ондрид взглянул в ее глаза и увидел: знакомство, ухаживания, первый поцелуй, дни и ночи вместе, свадьбу, счастье, неожиданную болезнь, тревогу, заботу, уход, и смерть, все равно смерть. Это была правда: Упорядоченный мир отнял у Эвры ее мужа, а вернуть, в отличие от мира Мифа — не мог. Конечно, Ондрид знал, что такие случаи встречаются, что немало на свете людей, которым Упорядочивание Вселенной, изгнание из нее чудес — встало поперек горла, но видеть их самолично, да еще и в благословенной Земле Тилод — нет, даже для Первого Фотурианца это было чересчур, и он, этот человек, уверенный в своем деле, своей миссии, как-то обмяк, сгорбился и действительно, не в шутку пригласил Эвру к себе.
- Я понимаю, - говорил он по дороге. - Упорядочивание — это та еще штука. Некоторые вещи после него действительно становятся… хуже. Реальность частенько гораздо более неприятная вещь, чем Сказка. Но мы ведь действуем, исходя из общего знаменателя. Где-то все ухудшилось, как у вас, а где-то стало гораздо лучше, спокойнее, цивилизованнее… Некое среднее число, понимаете? Это ведь вполне сносное существование, как ни крути… Все лучше, чем быть сожранным, раздавленным — вы же читали брошюру?
Эвра дивилась: великий герой, Первый Фотурианец вел себя так, словно был в чем-то виноват. Дальше — больше: ни за каким Данклигом он посылать не стал, а посадил Эвру на стул в своем кабинете — ужасно захламленном, полном невообразимых вещей со всех концов Вселенной — и принялся ходить взад-вперед.
- Нет, - сказал он, наконец. - Разупорядочить мир так, чтобы муж ваш воскрес — это совершенно невозможно, и вовсе не потому, что идет вразрез с Фотурианскими правилами. Я эти правила придумал, и нарушить их - не проблема. Все гораздо сложнее. Куда уходили мертвые, пока ваш мир был миром Сказки?
- В Бронсхавн, - сказала Эвра. - Так назывался наш загробный мир, пристанище для праведных и добрых сердцем.
- А злых куда?
- В Великую Пустоту, навеки.
- Очень гуманно, - вздохнул Ондрид. - В лучших традициях Мифа. Так вот, вы, вероятно, думаете, что с Упорядочиванием вашего мира и Бронсхавн и Великая Пустота просто исчезли, словно их и не было? Да, вижу по глазам. Основания для такого мнения есть: действительно, когда коэффициент Ревского возрастает, сказочные существа, чудеса и все, что связано с волшебством, начинают постепенно исчезать. Но: пока Упорядочивание не окончательно — а в вашем случае так и есть — до Сказки еще можно достучаться. Все эти ваши раи, ады и прочие трансцендентные местечки в ожидании конца просто, гм, заблокированы, доступ в них ограничен, но еще возможен, надо просто найти компетентного специалиста… Вот что, милая барышня, мы идем к Гневодо! Вы слышали когда-нибудь о Гневодо? Ах, да, он же не из вашей Земли! Не важно, не важно!
Как вы наверняка знаете, многие Фотурианцы — сами дети Сказки, бывшие жители миров Мифа. Меня это, конечно, не касается, я рожден в одном из Прамиров и там же — хе-хе! - сожжен, а вот, скажем, Данклиг, мой друг — этот наш сказочный силач — вот он как раз и есть тот самый случай. Сколько людей он перекалечил, будучи созданием Сказки — это просто страсть. Но и Данклиг Таран — всего лишь человек, а Гневодо, до того, как стать Фотурианцем, был богом.
Не смотрите на меня так, я ничего не выдумываю. Гневодо был богом, да, богом мертвых в своей Земле, и, подобно остальным богам, в ходе Упорядочивания был повержен и лишен всякой силы. Не затаил ли он злобы на нас? О, да, конечно — однако мы стерли его старую личность и заменили на новую. Он теперь добродушный старик, этот мрачный бог мертвых. Да вы сами с ним познакомитесь.
Ондрид отвел Эвру на нижние этажи «Фотуро-комплекса», где располагались склады Предметов Нид и остановился у маленькой раздевалки, крючков на двести.
- Вот здесь он и трудится, - сказал он. - После царства смерти — скромновато, пожалуй, но не жалуется, ничего. А какой был грозный, какой сердитый! Представьте себе: черное лицо, глазищи словно уголья, Молот Подземного Мира и багровая хламида — красавец, что и говорить! Их было двое братьев, один наверху — Гневор, ну, а Гневодо взял себе низ — ад, так сказать, и в этом аду делал, что хотел. Была у него, как полагается, армия слуг, цепи, котлы, клетки, огня целое море, кровавая гора и прочие радости. А теперь он заведует куртками. Эй, Гневодо! - позвал Ондрид. - Как сегодня — все вернули свои номерки?
Раздалось сопение, кряхтение — и на свет Божий из подсобки явился сгорбленный старичок в серой жилетке, с растрепанными седыми волосами и очками с одной-единственной дужкой.
- Ондрид, любезный! - заохал он, увидев Первого Фотурианца. - И барышня! Здравствуйте, здравствуйте, радость-то какая! Раздевайтесь, сдавайте одежку! Арсенал смотреть? Это дело хорошее!
- Видите? - сказал Ондрид Эвре. - Ничегошеньки не помнит, словно корова языком слизнула. Но ничего, напомним. Ты вот что, Гневодо…
- Да, Ондрид? - старичок попытался выпрямиться во фрунт. - Слушаюсь! Так точно!
- Погоди, - Ондрид был бесцеремонен. - Как раз ты мне сейчас совсем не нужен. Нужно то, что у тебя здесь, - он ткнул пальцем старику в лоб. - Повторяй за мной — РАГО… Не смущайтесь, - сказал Первый Фотурианец Эвре. - Это просто три кодовых слова, которыми заблокирован настоящий он. Эй, Гневодо — я сказал РАГО!
- РАГО, - повторил Гневодо, и на морщинистом его лбу выступил пот, а лицо из радостного сделалось жалким и каким-то потерянным.
- Хорошо. НАГО!
- НАГО, - Гневодо моргнул, и на мгновение глаза его изменились, обрели хищный блеск. Одновременно с этим он выпрямился, в его старческой фигуре появилось что-то царственное.
- Припоминаешь, да? - осведомился Ондрид.
- Смутно, - голос Гневодо был далеким, странно молодым. - Огромные пещеры, тысячи лиц — грустных, веселых, мужчин и женщин. Все они идут, идут бесконечным потоком, и говорят о былом, и все, ими сказанное, пишется в огромную книгу…
- Да, - сказал Ондрид. - Так все и было, ты не лжешь. САТО!
На мгновение Эвре показалось, будто свет в гардеробной потух — Гневодо словно поглотил его, а затем нехотя отдал обратно. Он был теперь сгустком темноты, в котором лишь угадывались черты человека.
- Ондрид, - проговорил он глубоким, звучным голосом. - Ондрид Глупый, Ондрид Самонадеянный. Я ведь целился прямо в тебя. Как вышло, что ты жив?
- Я уклонился, - сказал Ондрид. - А потом тебе пришел конец. Мы вытащили из тебя твою силу и стерли память, чтобы ты не натворил бед. Ты был плохим богом, Гневодо, как и твой брат. Знаете, что они вытворяли, Эвра? Стравливали между собой народы своей Земли. Зачем? А развлечения ради. Что им были боль и страдания, этим бессмертным существам? Бирюльки, не более того. Прими-ка у дамы пальто, Гневодо — ты больше ни на что не годишься.
Гневодо зарычал, но пальто из рук Эвры взять ему все же пришлось.
- Все просто, - сказал Ондрид. - Контроль я ослабил не до конца. Есть еще четвертое слово, но его, Гневодо, ты не услышишь.
- Что тебе нужно от меня? - зарычал бог мертвых, и у Эвры по спине побежали мурашки. Она, цивилизованное существо, словно обратилась в пещерную девочку, трепещущую при звуках грома и спасающуюся от хищников у огня. Впервые она задумалась, насколько храбрым нужно быть, чтобы выйти на бой против этого, и Ондрид, этот Фотурианец, который разглагольствовал с трибуны об Упорядочивании, которого она приперла к стенке махиной своего горя, предстал перед ней совсем в ином свете. Голос Гневодо пробудил в ней инстинктивный страх, с которым она не могла совладать, а Ондрид был лишен этого страха. Но почему он тогда согласился помочь ей — он, который сильнее и храбрее настолько, чтобы не дрожать перед всемогущим богом? Потому ли, что чувствовал вину перед ней или просто из жалости, по-человечески? Эвра смутилась, осознав, что в Фотурианцах не понимает ровным счетом ничего. Может быть, она смотрит недостаточно широко?
Эвре нравился мир, в котором она жила. Это была языческая Земля с близкими и понятными богами, которые по-своему опекали подвластных им людей. Они были своевольны, да, но с ними всегда можно было договориться, их можно было подкупить, задобрить, улестить, и тогда становилось возможным Чудо, и рождались красота, и счастье, и гармония, и мир. Путем долгих поисков Эвра и люди ее Земли нащупали меру между собой и богами, и вот, с приходом Фотурианцев, мера эта рухнула, и вернуть прежние дни сделалось невозможно. Это было печально, как печально окончание рая, и, безусловно, мир Эвры был счастливым миром, но остальные миры, упорядоченные Фотурианцами — были ли они изначально так же счастливы? Все ли боги во Вселенной походили на милосердного Гнарека, владыку палат Бронсхавна и справедливого тюремщика Великой Пустоты? Не были ли они, скорее, похожи на Гневодо, перед которым душа Эвры трепетала и пряталась в самом темном уголке ее тела? И так уж были неправы Фотурианцы, когда упраздняли подобных богов и их жестокие чудеса?
С этими мыслями Эвра следовала за Ондридом, который вел ее и бога мертвых в Комнату Мифа — небольшой зальчик, единственное место в «ФОТУРО-комплексе», где возможны были чудеса. Потолок зала был расписан под звездное небо — такое, каким оно виделось из Земли Тилод — а стены украшали картины Фотурианских подвигов. Георгий боролся с драконом, Ондрид, Данклиг и Брогсен упорядочивали Землю Вечнос, Квонлед встречал смерть Упорядоченного мира — и вот Эвра и Гневодо вошли, а Первый Фотурианец остался за порогом.
- То, что здесь сейчас произойдет — против всех правил, - сказал он. - Я не буду в этом участвовать, просто закрою глаза и притворюсь, что ничего не было. Но послушай меня, Гневодо: если с головы этой женщины упадет хоть волос, ты снова отправишься в раздевалку, но на этот раз мы не станем стирать твою память. Ты будешь выдавать номерки, помня о том, что когда-то был богом. Ты понял меня?
Гневодо промолчал, и Ондрид обратился к Эвре.
- Ничего не бойтесь, что бы вы ни увидели. Эта Мифическая сволочь горазда на всякие пакости, просто помните — одно мое слово, и от него останется мокрое место. Жду вашего возвращения вместе с мужем, а там — что-нибудь придумаем.
С этими словами он подмигнул Эвре и пошел прочь, насвистывая Фотурианскую песенку. Эвра и Гневодо остались одни.
- Да-да, бояться вам совершенно нечего, - бог мертвых смерил Эвру взглядом, от которого ее пробрала дрожь. - Вы умрете не сейчас, а только через сорок три года, умрете от рака желудка. На могиле вашей будет написано «Любимая мать, верная жена». Вы, без сомнения, проживете полную жизнь. Проверьте, этот дурак закрыл дверь? Если хоть немного Мифа просочится в их упорядоченный мирок, они ведь с ума сойдут от ярости. Закрыл? Хорошо. Теперь возьмите меня за руку. Мы сделаем все как в сказке, без лишних спецэффектов. Просто закройте глаза, а как откроете — мы уже будем в вашем загробном мире.
Эвра закрыла глаза и сжала холодную шершавую руку Гневодо. Порыв ветра, мгновение тишины, словно разом исчезли все звуки, и вдруг она услышала далекое веселое пение, какие-то знакомые слова, которые были ей памятны еще с детства. Говорилось в песне о котлах, полных мяса, о бочках вина и пышных караваях хлеба, о застольном веселье, шутках, смехе, и о том, что конца не будет этой привольной веселой жизни в чертогах, что создал милостивый Гнарек, покровитель всех тех, кто при жизни не грешил слишком много.
Да, это без сомнения был Бронсхавн, рай эвриной Земли, каким его описывали священные книги. Но как Гневодо нашел туда дорогу — туда, куда с приходом Упорядочивания не могли пробиться самые опытные, самые преданные Гнареку жрецы?
- Все очень просто, - ответил Гневодо на этот незаданный вопрос. - Что такое Миф? Отрешимся от конкретики — всех этих его созданий: богов вроде меня, героев, чудовищ, подвигов. Миф — это прежде всего архетип, нечто укорененное в мозгу каждого человека, какие-то невероятной древности образцы, которые укоренились некогда в коллективной памяти и прорастают сквозь любой культурный слой. Как бы вы ни стремились избавиться от Мифа, он всегда будет с вами, вот здесь, - он постучал себе по лбу. - Так вот. Как известно, у каждого народа есть свои предания о том, как возник мир, и свои версии того, что будет после смерти. Версии эти разнятся, однако основа у них одна: есть начало времен и есть некое посмертие, хорошее или плохое. Это и есть архетип, сущность Мифа, нечто общее для всех, и потому я, как часть этого архетипа, обладаю определенной властью не только в своем царстве мертвых, но и здесь, в этом вашем Бронсхавне. Слабенькое, кстати, местечко, санаторий, а не загробный мир. Если мне не изменяет память, ваш муж умер от болезни, лежа в собственной кровати, так? Почему же он теперь сидит за пиршественным столом, словно пал в бою? Что за глупое мягкосердечие! Но пойдемте, проведаем его, вдруг он еще не захочет вернуться! Можете открыть глаза.
Эвра послушалась и увидела, что стоит в чистом поле, перед огромными окованными железом воротами. Стен в чертогах Бронсхавна не было, и веселые голоса исходили словно из ниоткуда. Эвра огляделась: поле тянулось до самого горизонта — ровное поле, поросшее низкой высохшей травой. Небо здесь было синее и холодное, с тусклым далеким солнцем. Гневодо ждал, скрестив руки на груди, и Эвра подошла к воротам и трижды, как учили ее в детстве, ударила по ним дверным молотком, имеющим форму драконьей головы.
Ворота скрипнули, растворились, пение сделалось громче. Между створками показался освещенный факелами кусок стола, за которым сидели мужчины и женщины. Стол был уставлен едой, слуги Гнарека в совиных масках подливали мертвецам вино, мертвецы, чавкая, ели, смеялись, пели, вспоминали прошлое. Зайдя внутрь, Эвра увидела, что стол уходит далеко-далеко в стороны, направо и налево, и длится, насколько хватает глаз. Были здесь и древние воины, и безусые юнцы, и старухи, и совсем молодые женщины, и пир их был продолжением того, что они имели при жизни — то же счастливое застолье, разговоры и песни. Наверное, подумала Эвра, ему хорошо тут, единственное, что плохо в смерти, нашей смерти, смерти миров Мифа — это разлука. Но ведь в Сказке и она — не навсегда.
Никто не обратил на гостей внимания, и Гневодо сплюнул на пол Бронсхавна и растер плевок ногой.
- Слюнтяи, - сказал он. - В моем посмертии люди готовились к последней битве, а здесь они только и могут что жрать да драть глотки. Где он, ваш ненаглядный, найдете ли вы его среди тысяч и тысяч жующих ртов?
- Найду, - ответила Эвра. Впрочем, в глубине души она совсем не была в этом уверена. Они с мужем жили счастливо, да, но в мире живых были и горе, и муки, и все болезненно-неизбежное, что сопутствует жизни; здесь же, в Бронсхавне ничего такого не было, и потому Эвра засомневалась вдруг: а согласится ли он вернуться?
И начался поиск: Эвра тормошила мертвецов, вклинивалась в их разговоры, хватала руки, тянущие ко рту еду, переворачивала тарелки, пока один из виночерпиев не поманил ее жестом в сторону от столов, и вот она, оставив Гневодо, пошла за ним и оказалась в крохотной комнатке, где стояли стол и два стула. Прислужник указал на один из них, после чего вышел. Сколько времени прошло, Эвра не знала, но вот скрипнула дверь, и на пороге показался ее муж — то же лицо, которое она целовала, с которого вытирала предсмертный пот, те же сильные руки, что сжимали так крепко и в то же время были так нежны.
- Орик…- только и сказала она, а потом — потом были плач, объятия, его просьбы остаться, ее просьбы уйти, и только одна мелочь, которая насторожила Эвру, бедную Эвру с ее любовью и тоской: обглоданная косточка — курица ли, рыба — которую он сунул в карман, едва вошел. Как же так, думала она потом — я пришла к нему в царство мертвых, любовь победила Фотурианцев, победила смерть, а он нашел время подумать о косточке, о какой-то дурацкой косточке, будь она неладна!
Но тогда все еще было хорошо, и они предстали перед Гнареком, рука об руку, готовые покинуть Бронсхавн, и Гневодо, проклиная Ондрида и четвертое слово, что держало его на привязи у Фотурианцев, выпросил для них свободу.
- Эта женщина глупа, - сказал он Гнареку, - но мне нравится ее преданность Мифу. Разреши им уйти, брат, пусть возвращаются в мир живых. Советую обставить это как чрезвычайное милосердие — тогда, быть может, тебе, как и мне, начнут приносить в жертву девственниц.
И вот Эвра и ее муж вернулись домой, и зажили как прежде, в любви и согласии. О походе в Землю Тилод, о путешествии в недоступный Бронсхавн в мире Эвры сложили легенду, и было это первое сказание, сочиненное после того, как была упорядочена эта Земля. И здесь самое время закончить этот рассказ, но жизнь, увы — не литература, она продолжается и после того, как поставлена точка, и придется волей-неволей рассказать о том, что было дальше.
Эвра совершила подвиг, пускай он и не связан был с убийством чудовищ, свержением тирана или иным восстановлением справедливости. Ее любовь разжалобила Ондрида, Первого Фотурианца, и заставила его нарушить собственные правила, пренебречь Упорядочиванием, которое было ему дороже всего. Решимость Эвры и ее вера в Чудо впечатлила и Гневодо, мрачного бога мертвых - воистину, то было свидетельство, что истинному чувству и Упорядочивание, и даже смерть — не помеха. Но какие плоды принес этот подвиг, что выросло из него в итоге?
Сперва Эвра была счастлива — он вернулся, он здесь, со мной, отныне и навсегда, а когда я умру, мы отправимся в Бронсхавн вместе! Но потом восторг прошел, и оказалось, что Орик, прекрасный, страстно влюбленный Орик вернулся из царства мертвых иным. Не кощунственной нежитью, нет, и не чудовищем в человеческом теле, просто страсть его к Эвре, соприкоснувшись с вечностью, поумерилась и из гигантского костра, который и болезнь затушить была не в силах, превратилась в небольшой уголек, тепленький, но и только.
- Понимаешь, - пытался Орик объяснить ей, - вот этот вот все — ты, твое тело, душа — это все было прекрасно, пока я знал, что однажды умру. То есть я верил, конечно, в Бронсхавн и прочие чудеса, верил, что мы там будем вместе, но верить — это одно дело, а жить и умирать — другое. Любить тебя было прекрасно, ибо эта любовь была конечна. Но вот я умер, ты пришла за мной, и смерть оказалась чем-то несерьезным, что преодолеть проще простого, а если смерть — несерьезная штука, то как уж быть серьезной любви? Вот тебе и Чудо!
Сказав это, Орик развел руками, и Эвра задумалась над его словами. Действительно, жизнь — вещь хрупкая, устроенная по своим законам, и законы эти обычно не предусматривают никаких чудес. Не нарушила ли она один из них, возвратив любимого? Что было бы, отпусти она его, смирись с утратой? На минуту Эвра представила свое будущее: вот она, относив траур, ждет, пока время склеит разбитое сердце, вот грустная память о муже превращается в благодарную — как многому он научил ее, как она была с ним счастлива — а потом Эвра успокаивается и наученная любовью и страданием живет мудро, не отрицая законы жизни, но соизмеряясь с ними и черпая в них силу, необходимую, чтобы жить. Все это она обрела бы, так или иначе — но Чудо переиграло жизнь, и механизм испортился, пошел вразнос.
Это казалось Эвре странным, противоречащим логике. Всю свою жизнь она прожила в Сказке, среди богов, чудищ, героев, и вдруг оказалось, что все это время Сказка не смешивалась с жизнью, а скользила вокруг нее, создавая антураж, фон, красивый, яркий, но не затрагивающий основ существования. Как ни соблазнительно было Чудо, к нему прибегали редко, довольствуясь малым, тем, что оно просто-напросто есть. Включенное же в жизнь, Чудо, как осознала вдруг Эвра, оказалось каким-то жульничеством, ломающим и обессмысливающим весь порядок вещей.
Действительно, чего стоила жизнь, если умершего можно было просто взять и вернуть обратно? Чего стоили все испытания, все пережитое, если Чудо позволяло обратить их вспять, переиграть по-новому? Да, теперь, оставшись с человеком, у которого Чудо отобрало любовь, Эвра начала понимать Фотурианцев и их Упорядочивание Вселенной.
Упорядоченный мир предлагал честную игру, жизнь в рамках реальности, неисправимую, ужасную и прекрасную одновременно. В ней нельзя было отменить сказанное слово и сделанное дело, и потому слова и дела обладали смыслом, из них и только из них складывалась единственная неповторимая жизнь, которая была конечна, и после которой наступало ничто. Смысл этой жизни принадлежал не самому человеку, а тем, кто окружал его, кто учился на его ошибках, радовался его победам и печалился его поражениям. Чудеса разрешали человеку быть самодовольным и самодостаточным, упорядоченный мир учил его ответственности за себя и других. Он не подставлял костыли, не предлагал все исправить, взять ход назад. «Ты упал?», - говорил он. - «Поднимайся и иди дальше, вот и все».
Наконец, все кончилось закономерно, и однажды, придя домой, Эвра нашла Орика мертвым: тоскуя по Бронсхавну, где незачем было работать, чувствовать и мучиться, живя, он покончил с собой и умер во второй раз, теперь уже навсегда. Снова она стояла над телом любимого мертвеца, и на этот раз не знала, улыбаться ей или лить слезы. Не умея больше ненавидеть упорядоченный мир, она могла только принять его таким, какой он есть, научиться жить со всей радостью и болью, что дарили ей земные дни. И вот Эвра поднялась и пошла, чтобы сорок три года спустя, как и предрек ей мрачный Гневодо, умирать в больничной постели от рака, ожидая после смерти не вечность, но благословенную пустоту, ничто, которое, увенчав ее существование, вдохнет в него смысл, огранит и заключит в наисовершенную из всех оправ, дабы дети Эвры, вглядываясь в ее жизнь, могли прочесть в ней самую сокровенную тайну.