Этот мир стал первой настоящей колонией Альянса за границами родного диадрома. В целом он ничем не отличался от множества других вариантов Солнечной системы и её планет. Очень внимательный специалист, конечно же, найдёт здесь массу мелких расхождений, вроде уникальных видов динозавров или чуть иного рисунка созвездий, однако общая история тут шла по тем же рельсам - стандартные дороги эволюции, возникновение человечества, каменный век, бронзовый, античность, средние века, ренессанс… Но среди особенных черт этой реальности нашлась одна, которая, долгое время почти незаметная, в местную эпоху Просвещения разом перевернула весь расклад сил.
Одной из главных причин этого поворота послужил так называемый кельтский комплекс, особая последовательность генов, крайне широко распространённая у местного человечества и, судя по всему, возникшая не менее десяти тысяч лет тому назад, а затем закрепившаяся в глобальной популяции. Носители данных генов почитают знания священными - впрочем, конкретный эффект может сильно различаться, от фактически религиозной тяги к обучению или распространению информации до, напротив, стремления оберегать её от недостойных. Также формы этой идеи во многом определяются воспитанием и окружением, но на уровне наций обычно приводят к очень похожим результатам.
Изначально данное обстоятельство в немалой степени мешало прогрессу, расширяя пропасть между грамотными элитами и необразованным большинством куда сильнее, чем характерно для других человеческих миров - вплоть до того, что лишь один шаман выступал единоличным владетелем всех особых знаний своей деревни или города. Затем такая роль стала разделяться на два отдельных сословия - духовенство, у которого подобные стремления воплощались в виде религиозных тайных откровений, и адептов того, что уже можно было именовать базовой наукой. Тем не менее, поначалу оба этих направления выступали как варианты оккультизма, различаясь только самим составом информации.
Многие века как жрецы, так и протоучёные жили поодиночке или очень небольшими группами наподобие гильдий. Их власть уже тогда была почти неоспоримой - ведь только они могли, к примеру, справиться со смертоносной эпидемией или разработать мощнейшее оружие. Кроме того, будучи умными в целом, они довольно эффективно пропагандировали выгодные им вещи и идеи. Разумеется, чьи познания в сложных темах были глубже или шире, те получали более весомый авторитет, поэтому каждый эрудит старался узнать максимум возможного, а также мешал сделать это конкурентам, ревностно оберегая свои сокровища. И если священники, делавшие упор на умозрительную философию, в большинстве своём предпочитали использовать аллегорические шифровки или просто действовать тайно, то мастера прикладных наук чаще полагались на менее утончённые, но по-своему изысканные методы, вроде создания ловушек. У каждого отшельника или сообщества таким образом складывались уникальные представления о мире и наборы возможностей, зачастую противоречащие знаниям соседей, что вообще не способствовало именно научному развитию. Долгое время науку здесь считали разновидностью магии, вернее, родственной ей системой наподобие религиозных чудес. Так продолжалось даже во времена довольно развитых технологий, причём почти одинаково по всей планете.
Какими бы странными и неэффективными ни были тогдашние технологии, они вполне успешно решали свои главные задачи. Каждая страна старалась превзойти остальные государства если не интеллектуальным престижем, то силой, подкреплённой разработками инженеров, и вот наконец, когда прогресс достиг достаточно высокой отметки, сотни мелких конфликтов слились в серию мировых войн, которые невозможно чётко разграничить, ибо многие из них шли одновременно, иногда пересекаясь. И, даже несмотря на то, что типичным воином того времени был, самое большее, самурай, вооружённый арбалетом, охвативший почти всю Землю пожар разрушения вскоре обратил ключевые центры прогресса в руины, а более мелкие страны испуганно затаились. Во многих из них даже был введён мораторий на улучшение технологий за рамками некоторых дозволенных сфер или вовсе инженерию сложнее телеги, а учёные занялись мирным философским описанием природы.
Началось почти тысячелетие Средневековья, мало чем отличавшееся от своих аналогов в других мирах, за исключением гораздо большего размаха - не только Запад, но и дальний Восток скатились до более или менее схожего уровня развития. Однако кельтский комплекс никуда не исчез и всё так же стимулировал тягу к эрудиции. Поэтому, когда прежняя наука почти полностью рухнула, некоторые аристократы начали высматривать в своих владениях одарённые умы и вообще держать их поближе к себе, что, даже при самой жёсткой политике сдерживания техники, понемногу подталкивало накопление интересных знаний о мире. От мошеннической алхимии до реальных открытий, наука оживала.
Со временем этой информации стало слишком много, её уже нельзя было уместить в одной голове, поэтому знания пришлось радикальным образом чистить от ложных идей и всё лучше систематизировать. Вскоре работы Бэкона и Ньютона положили начало совершенно иному, на порядки более эффективному, чем натурфилософия, научному подходу, благодаря чему вскоре началось Новое время. А после глобальной промышленной революции, усиленной подсознательной жаждой знаний, планета быстро преобразилась, радикально и навсегда. И здешнее почти безудержное Просвещение оказалось той развилкой, после которой эта вселенная стала всё дальше отходить от похожих диадромов.
Вероятно, именно тогда учёные, инженеры, первооткрыватели, в общем, поставщики новейших фактов окончательно утвердились как особый социальный класс, того же рода, что дворяне, духовенство, военнослужащие и так далее. Это послужило дополнительным важным стимулом для их перехода от индивидуальных умозаключений к более коллективной работе, обмену теориями и догадками, составлению единой схемы бытия. В каждом государстве сформировалась довольно мощная академическая структура, внутри которой сложилась собственная сложная иерархическая система, основанная на нескольких отдельных параметрах способностей или достижений. Наконец, они объединились в виде международной академии, нередко подавлявшей достойные, но слишком смелые идеи, однако всё равно поднявшей научный и технический прогресс на невиданную прежде высоту. Везде начали появляться университеты и школы, а иногда образование было вообще обязательным.
Параллельно с науками усилилось и влияние религии. Здесь она сформировалась в качестве морального и социального регулятора, который сдерживал чрезмерно резкие порывы интеллектуального труда. Среди её главных целей было ограничение методик и средств для изменения общей человечности как таковой. Хотя при желании и умениях каждый учёный мог бы создавать суперсолдат или другие модифицированные формы человека, практически везде они оставались штучным товаром. Поощрялось и глобальное исправление мелких слабостей организма вроде проблем с перевариванием целлюлозы или хитина, но лишь пока это оставалось незначительным облегчением жизни. Более сложные трансгуманистические проекты же были строжайше воспрещены как слишком опасные для сложившейся культуры. Случалось, что жителей поселений, которые чересчур приметно отошли от изначального вида и перестроили весь свой быт, истребляли целиком безо всякой жалости.
Вообще, отношение к жизни обывателя здесь практически всегда было весьма двояким. С одной стороны, исследователи прилагали немало сил, чтобы улучшить условия труда, развить экономику, помочь страждущим и вообще сделать мир светлей. Но для этого они не гнушались проводить жестокие эксперименты на всяких туповатых крестьянах, да и просто смотрели свысока. Разумеется, так делали далеко не все, а многие старались подтянуть простых жителей до более достойного, по их мнению, уровня, но общая тенденция, особенно в ранние периоды становления всемирной академической науки, прослеживалась довольно ярко. А рукотворные существа и вовсе редко имели даже простые права, или даже вообще считались неодушевлёнными биороботами, особенно после того, как биологи научились блокировать им различные системы мозга. Впрочем, именно возможность массового производства эффективных рабов по итогу спасла многие менее развитые народы.
На момент контакта с Альянсом здешние цивилизации уже несколько веков как пришли к современной стабильной форме, отдельные черты которой начали закладываться намного раньше. Интернет и другие средства связи позволили им гораздо лучше обмениваться знаниями, что ещё сильнее разогнало научно-технический прогресс. Конечно же, учёное сословие тут было далеко не главной силой, и едва ли настоящая технократия вообще могла бы возникнуть кроме как локально. Однако именно такие исследователи и изобретатели, заурядная грань местной жизни, представляются наиболее примечательной чертой данного мира, причём они же ответственны за многие важные события его истории.
Стать учёным, теоретически, может абсолютно каждый, вне зависимости от возраста, статуса, богатства и тому подобного. Тем не менее, это требует по меньшей мере хорошего образования и определённых успехов на ниве открытий или разработок. Прежде всего, кандидат должен предстать перед коллегией академиков, специально отобранных для этой роли, и наглядно продемонстрировать им свои способности. Такое мероприятие напоминает нечто среднее между экзаменом и шоу талантов - достижения или навыки испытуемого могут относиться к вообще какой угодно области, включая совершенно новые сферы, поэтому там заведомо неприменима единая система оценивания, всё приходится определять в индивидуальном порядке. Но ключевым критерием всё равно остаётся интеллект, то есть если наследник дворянина наследует титул, а сын офицера получает изрядное преимущество в получении званий, потомок гения вынужден добиваться успеха собственным умом.
Абсолютное большинство, конечно же, не может просто так взять и пройти подобное испытание, для этого обычно необходима качественная подготовка, более продвинутая, чем стандартные школьные уроки. Отчасти помогает то, что даже в маленькой утренней газетке содержится больше информации, чем прежний крестьянин мог бы узнать за целый год - другими словами, изобилие информации само по себе серьёзно повышает средний уровень образования, подстёгивает мыслительную активность, учит систематизировать горы разнообразнейших фактов и отсеивать ложные. Однако, хотя приобрести внушительный багаж знаний и умений способны многие, не всем это даётся одинаково хорошо.
Желая многократно повысить свои шансы стать частью учёного сословия, практически все кандидаты ищут себе спонсора и покровителя в лице богача или знаменитого академика. Такой наставник не только обучает подмастерье всему, что посчитает нужным, но и даёт коллегам рекомендации относительно способностей ученика. А если последний в будущем достигнет особо выдающихся успехов, его учитель также получит значительную прибавку к авторитету и, если это было предусмотрено договором, процент от доходов. Всё это, впрочем, отнимает у маститого учёного кучу времени и сил, не говоря уже о сопутствующих рисках, вроде промышленного шпионажа, поэтому он максимально тщательно отбирает аспирантов. Бывает, что семья, которая надеется поправить материальное и социальное благополучие, обходит десятки профессоров прежде, чем наконец сумеет пристроить своё чадо со светлой, но не гениальной головой. С другой стороны, даже полнейший дилетант неизбежно получит у мастера приличное образование, так как учителями тут становятся не просто признанные светила умственных дел, а именно талантливые педагоги, ведь плохой преподаватель будет пускать на ветер собственные деньги и усилия. Если же удача так и не улыбнулась, можно обратиться в банк за кредитом на продвинутое обучение у тех, кто готовят даже бездарей, лишь бы вовремя платили.
Также здесь довольно широко практикуют и месмерический метод, когда ученик старается расширить свои возможности через изменённые состояния сознания, подвергаясь гипнозу, медикаментозным процедурам, нейрохирургии, акупунктуре, влиянию электромагнитов или сразу нескольким средствам. Эти способы порой действительно приносили зримую пользу, но не чаще, чем проблемы с душевным и физическим здоровьем - наибольшая же выгода от них по итогу оказалась в том, что местные цивилизации очень легко, даже с явным воодушевлением приняли альянские мемагенты или иные схожие улучшения разума, крайне редко проявляя к ним действительно сильную подозрительность.
Пройти вступительный экзамен после всего этого можно разными путями. Некоторые демонстрируют свои наработки, сделанные в процессе подготовки - доклады, патенты, действующие образцы и тому подобные подтверждения умений. Другие приходят налегке и доказывают, что не только умом сильны, но также обладают золотыми руками. Третьи ограничиваются дискуссиями на ту или иную научную тему. Основная идея состоит в том, чтобы показать сам талант, наличие интересных мыслей и серьёзное желание их реализовать, причём для этого совсем не обязательно выкладывать коллегии всю подноготную, обычно достаточно обсудить только то, что напрямую связано с главным вопросом.
Успешно сдавший все тесты аспирант зачисляется в одну из низших ступеней академии. Изредка случается и так, что он сразу же изумляет комиссию своей гениальностью, после чего перескакивает через несколько стадий, но даже среди таких искусников большинство стартует с самых низов, хотя заслуживает более высокие звания куда быстрее прочих, то есть это в основном просто формальность. Конкретный набор карьерных лестниц зависит от страны, но обычно это деление на кабинетных специалистов, от чистейших теоретиков до адептов прикладной науки, которым необходима мастерская, и полевых исследователей, также занимающихся лишь наблюдениями или ведущих эксперименты.
Первое время молодой учёный, будь он в действительности хоть ребёнком или стариком, делает примерно то же, что и на обучении у своего прежнего наставника - ассистирует высшим чинам при различных работах, решает доверенную ему часть более масштабного проекта вроде рассчитывания геометрии крыла самолёта, периодически также занимается собственными изысканиями под присмотром мастера. Разница в основном касается того, что ему больше не требуется помогать учителю по хозяйству и выполнять иные поручения - он теперь элита, а такие грубые дела вполне можно поручить слугам или собственным протеже. Даже те учёные, которые совмещают теорию с практикой и проводят порой целые месяцы вне лаборатории, стараются по возможности перекладывать рутинные бытовые функции на помощников, так как самим академикам не пристало тратить драгоценное время образованного человека фактически попусту. Хотя и в этом правиле бывают исключения.
Уже на этом этапе искусный ремесленник, хитроумный естествоиспытатель, отважный первопроходец или иной добытчик новых знаний может отличиться настолько, что станет кем-то вроде суперзвезды. Тогда у него появится возможность не только начать разрабатывать собственный бренд, почти необходимый в будущем, но и стать наследником состоятельного человека. Ведь даже в семье великих интеллектуалов вполне может родиться посредственность без перспектив на научном поприще, а то и умственно отсталый, поэтому знаменитые учёные практически всегда делают официальными наследниками своих прославившихся учеников, рождённых в других семьях. Но сравнительно многим всё же удаётся передать талант собственным детям, существуют даже династии блестящих академиков с многовековой историей. Впрочем, даже у них обычно принято отдавать часть наследства самым перспективным подопечным, так как это куда надёжнее повышает престиж семейства.
Образ жизни молодого учёного варьируется в широчайших пределах, от подлинно аристократического до аскетично-фанатичного, и настолько же разнообразны способы тратить финансы. Обычно у него быстро появляется очень много денег, но при этом требуется искать баланс между необходимостью покупать дорогостоящие инструменты или иные нужные для работы вещи и демонстрировать окружающим свой статус, ибо иначе даже крутого мастера вряд ли будут сразу же воспринимать всерьёз. А склонится ли чаша весов к жизни на широкую ногу или полной отдаче прогрессу, насколько хорошим окажется вкус и эффективной работа, как всем этим будут распоряжаться, зависит от самого человека.
Когда академик начинает полностью самостоятельные исследования, он, если у него есть хотя бы минимальная коммерческая жилка, может организовать собственную финансовую компанию. Это может быть, к примеру, мануфактура, особая библиотека, туристическое агентство или какое угодно другое предприятие, в зависимости от предпочтений и возможностей владельца. Сам учёный выступает не только его лицом, но и главным работником, ибо, даже если он наймёт сотни всевозможнейших помощников, все основные разработки должны будут проводиться лично им, иначе эта фирма не заработает никакого авторитета. Такой организации требуется не только производить или делать нечто новое, но отчётливо демонстрировать, насколько умён и талантлив её глава, укреплять бренд. В этом плане учёное сословие радикально отличается от классической буржуазии, которой зачастую выгоднее, наоборот, покупать готовые патенты или товары и автоматизировать их сбыт населению.
Такая система позволяет харизматичным мастерам проводить дорогостоящие изыскания, на которые не хватает обычных грантов от научного сообщества, при желании окружать себя большей роскошью, купаться в лучах славы, даже среди коллег, многократно повышая свои шансы стать исторической легендой, а то и вовсе получить настоящую власть. Поэтому между академиками, особенно если они работают в похожих сферах, очень часто возникает конкуренция, принимающая самые разные формы, от простого устранения менее амбициозных или удачливых соседей, как правило, путём их присоединения к собственной фирме, до идеологических противостояний, вроде Войны токов. В большинстве случаев это, конечно, не выходит за пределы условно мирной деятельности, наподобие использования уникальных разъёмов и форматов для своей продукции, поскольку научное сообщество осуждает намеренное причинение ущерба непосредственно соперникам, но всякое бывает.
С получением власти всё обстоит неоднозначно. Одним из лучших рычагов мог бы стать уникальный продукт, критически важный для жизни государства, но, если производитель начнёт перегибать палку, на его место вскоре наверняка придут более сговорчивые конкуренты. Самый надёжный вариант - использовать удачный имидж, хорошую репутацию, крепкие связи в аристократических кругах и тому подобное, что для профессионального академика не составляет особого труда. Но даже в лучшем случае это едва ли заметно выйдет за пределы возможности свободно проводить весьма смелые эксперименты и продвигать собственную философию или другие идеи через правительственные органы.
Некоторые учёные стараются отметиться в как можно большем количестве разнообразных областей. Другие же, напротив, концентрируют всё внимание на одном-двух направлениях - естественнонаучных, технических, гуманитарных, в произвольных комбинациях. Но в обоих случаях они крайне редко ограничиваются только наукой как таковой, настолько же активно занимаясь искусствами и фантазиями на тему идеального мира, даже если делают это из чисто финансовых или статусных соображений. Кроме того, многие из них пишут книги на произвольные темы и весьма серьёзно вкладываются в просвещение обывателей или иную благотворительность. И, так как стать учёным может лишь настоящий интеллектуал, преданный Прогрессу, то есть у которого кельтский комплекс проявляется особенно мощно, здешние академики даже в самом запущенном случае не становятся абсолютными капиталистами, для них прибыль всегда идёт после удовольствия от интересных знаний или создания новых возможностей наподобие причудливого инструмента. Разумеется, облекать подсознательные стремления в более конкретные мотивы они могут разными путями, то есть объяснять это желанием улучшить вселенную, реализовать свой громадный потенциал или просто развлечься таким хобби. На результатах их исследовательской работы подобное обоснование сказывается, как правило, не особенно сильно.
Вероятность прославиться не зависит от научной стратегии. У сверхспециализированного мастера, который достиг феноменальных успехов в понимании, к примеру, методов управления митохондриями, и гораздо менее искушённого книгочея, трудящегося на стыке общей биологии с теорией относительности, шансы совершить великое или хотя бы значимое открытие обычно примерно идентичны. Огромным преимуществом может стать тяга к не только исследованиям, но также изобретательству, которое помогает эффективнее трудиться в авангарде науки, намного легче постигать сложные темы, а порой у прототипов даже обнаруживаются непредвиденные черты, ведущие к революционным откровениям.
Место академика в иерархии такого сословия зависит главным образом от того, насколько серьёзно ему удалось расширить научную картину мира и обогатить человеческий фонд знаний. Следующим по важности стоит вклад в развитие промышленности и вообще технологий, будь то внушительное количество патентов или несомненная глобальная важность единственной разработки. Естественно, качество ценится превыше количества, однако практически везде это независимые параметры, помогающие взбираться по разным лестницам званий. Так, у артификтора может быть сотня мелких изобретений, вроде ультразвуковой зубной щётки или улучшенного спойлера для гоночных болидов, и существенно более ценное творение, наподобие первого на свете дирижабля, за которое он также получит чин патентария. А другой патентарий точно такой же первой ступени за всю жизнь изобрёл только зажигалку и понемногу улучшал её одну, чего слишком мало для становления артификтором.
Однако чистые идеи здесь считаются более престижными, чем более осязаемые достижения, потому что ими пользуются куда чаще. То есть микроскоп при всей его несомненной пользе имеет ограниченный спектр применений, тогда как оптическая теория, позволившая создать этот аппарат, также используется во множестве иных областей. Таким образом, чтобы получить наивысшие звания, требуется колоссальный вклад в теоретическую работу. Субсаентарий, например, основал новое направление в готовой науке, вроде мирмекологии. Саентарий организовал значительно более общую дисциплину, наподобие астрофизики или геологии. Суперсаентарий дал начало крайне обширной области, которой прежде, по сути, не было, вроде отрицательных чисел или медицины. Архисаентарий же необычайно серьёзно повлиял на становление науки как таковой - к примеру, Йенеш-Савандир изобрёл систематическое обучение, Аристотель заложил фундамент логики, Эйнштейн показал, что вселенная совсем не напоминает чёткий строгий механизм, Роеншталь адаптировал взгляды инопланетян о самом познании, Индвари нашла надёжные доказательства существования альтернативных экстраномосов, и так далее. В истории было около двадцати таких гениев, причём большинство получило высшее звание посмертно, ибо жило за столетия до формирования этой системы, а имена многих и вовсе неизвестны.
Кроме того, почти у всех научных, технологических, первопроходческих и прочих областей также есть собственная внутренняя система этих титулов, которые добавляются к универсальным. По традиции, они именуются в честь выдающихся деятелей - например, дарвин как аналог майора или графа в сфере биологических наук, насколько их вообще правомерно сравнивать. Причём по мере совершения новых открытий такие звания могут смещаться назад, за счёт появления ещё более престижных, однако значительно чаще остаются наверху списка, как, к примеру, галилей у астрономов, достижения которого, при всей их простоте относительно современной науки, применяются на каждом шагу.
Многие страны рассматривают ступени этой иерархии как не слишком отличающиеся от соседних, или даже вообще представляют их в виде плавного градиента. Это позволяет каждому учёному стремительно набирать одно звание за другим, сглаживает социальные различия между ними, однако ещё сильнее переусложняет без того головоломную структуру титулов и, как уверены некоторые, обесценивает их. Поэтому ряд государств, напротив, сокращает количество возможных должностей, но многократно увеличивает социальную дистанцию - если академик из аналога среднего класса живёт там существенно лучше мещан, то высшая учёная знать шикует на вообще недостижимых для него высотах.
Будучи адептами науки, которая по определению действует вне концепции морали, отважные исследователи множество раз подвергали себя и окружающих неудобствам, от сомнительных в этическом плане опытов до чудовищных техногенных катастроф. Чтобы сгладить негативные впечатления, они, далеко не без влияния других сословий, составили себе довольно жёсткие правила. Свобода проведения экспериментов и иных работ строго регламентирована личными титулами, поэтому то, что запросто сходит с рук высшим чинам, для низших может обернуться разжалованием или тюрьмой - причём неясно ещё, какой вариант окажется больнее. Вследствие этого немалая часть здешней науки обычно бывает направлена на то, чтобы компенсировать другую. Местные жители достаточно умны и дальновидны, чтобы осознавать потенциальные опасные последствия своих открытий или изобретений, поэтому, внедряя очередное новшество, они также вынуждены добавлять к нему кучу дополнений, стараясь не разрушить культурно-социальную систему. А ещё львиная доля всех этих усилий уходит на то, чтобы разобраться с тем, что всё-таки произошло. К таким инцидентам относятся, например, заполнение острова Леоранда миллиардами герросхематизированных монет, а также неожиданно полезная Рассветная волна, после которой исказились сами основы хронологического устройства этой вселенной.
К началу первой полноценной промышленной революции технологический уровень землян оставался сравнительно низким. Тогдашний облик цивилизации очень напоминал жанр клокпанка, с доминированием затейливых машин из простейших механизмов и, одновременно, обилием того, что весьма сильно напоминало разнообразные магические артефакты. Здесь, как и в большинстве других человеческих миров, приёмы античных изобретателей оказались достаточно нехитрыми, чтобы даже средневековые техники смогли свободно ими пользоваться. Одним из главных идейных вдохновителей тех эпох был, к примеру, Архимед, который наглядно показал, какие чудесные вещи можно создавать, если правильно соединить простейшие верёвки, балки, блоки, рычаги, сосуды с водой и иные подобные детали, а новые мастера весьма неплохо дополнили такие основы, в особенности разработкой эвольвенты, что многократно упростило, а главное, удешевило производство шестерней.
Весомый вклад в технический прогресс вносили и алхимики сотоварищи, которые активно экспериментировали с различными причудливыми конструкциями или явлениями. Правда, львиная доля их творений из-за крайне скрытного характера исследований оставалась необъяснимой для науки и фактически невоспроизводимой, так что устройства почивших гениев ценились выше золота, хотя всё же находили применение в других аппаратах. Так, например, кристалл с прицепленной к нему геррограммой мог быть создан для сбора яблок из громадного сада, затем использован в механизме сверхмощной катапульты, позже приспособлен как силовое ядро автоматизированной крепости, и так далее, меняя хозяев на протяжении множества веков. Конечно же, такие запчасти не выглядели особенно надёжными, поэтому в абсолютном большинстве приспособлений, даже баснословно дорогих штучных диковин, старались по возможности использовать только хорошо объяснимые системы.
В эпоху Возрождения, когда интерес к античной культуре подстегнул развитие исторической науки, включая рождение археологии, а многие увидели реальную возможность намного повысить качество своей жизни за счёт новомодных технологий, везде начали массово появляться куда более продвинутые устройства, от ювелирных часовых механизмов до прежде казавшихся волшебными артефактов, фундаментальные принципы действия которых удавалось переоткрыть. Благодаря этому эпоха паровых котлов тут не настала - мир начал широко использовать электричество, двигатели внутреннего сгорания, простые биотехнологии и другие более эффективные приёмы гораздо раньше. А в некоторых странах, где особенно сильно фанатели от необычных свежих изобретений, даже отказывались от колеса, заменяя его, к примеру, имитацией суставов живых существ с хитроумно изогнутыми подшипниками и магнитной псевдомускулатурой. Было даже время, когда практически во всех государствах на каждом шагу попадалось множество различных автоматонов - генетически, хирургически, селективно или как-то иначе переделанных существ, биоконструкторов вроде чудовища Франкенштейна, эдакого клеточного пластилина наподобие ксеноботов, а иногда вообще сверхсложной химической массы, квазиорганизмов, сделанных из изначально неживых материалов, более классических роботов, и киборгов, произвольно сочетающих такие разные подходы. Но чем дальше заходил прогресс, тем сильнее изобретателям и исследователям приходилось кооперироваться, преодолевая старинные привычки держать свои познания в секрете, ибо даже самому многогранному гению всё реже удавалось изготовить желаемую вещь без посторонней помощи. Тем не менее, это объединение происходило небыстро, принимая самые разные компромиссные формы, вроде того, что учёный писал справочники с одними лишь запрошенными у него другим академиком сведениями, зашифровывал их уникальным ключом, непригодным для чтения остальных книг из своей библиотеки, и в таком виде продавал.
А самым удачным и потому быстро набравшим мировую популярность вариантом оказались научные клубы, поначалу состоявшие только из очень близко знакомых мастеров, но со временем становившихся всё более открытыми для других специалистов. Туда обязательно входили не только высшие учёные, генерирующие основные идеи, но также целый штат мыслителей попроще, своего рода математических негров, и опытных ремесленников, ибо мало кто из академиков досконально разбирался в, например, искусстве краснодеревщика, необходимом для создания интересной машины. Там имелись частные библиотеки, также доступные лишь узкому кругу избранных, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы знания постепенно распространялись, и таким образом развивалось взаимодействие даже между очень необщительными клубами. Кроме того, чем больше технологий проникало в повседневную жизнь, тем легче становилось разгадать тайны их работы, несмотря на все меры защиты. Порой не требовалось даже этого, к примеру, когда изобретение одного клуба просто своим видом подталкивало мысли другого сообщества в новом направлении, приводя к открытиям из совершенно иных сфер. Всё это подтачивало фундамент старых традиций занятия науками, натурально оккультного по своей сути, хотя полностью он не исчез до сих пор, органично вписавшись в альянскую систему.
Особенно же ярко сотрудничество разных академиков проявляется в более современном варианте. От совершенствования чужих вещей или поручения своим ассистентам довести до ума собственный прототип машины или теории они перешли к контрактной кооперации с мощными клубами, которые переродились в специализированные заводы. К примеру, некий учёный наткнулся на новый метод космических полётов, но его знаний хватило, только чтобы спроектировать нужное устройство в самых общих чертах, без представления о том, как лучше всего будет обеспечить его энергией и уберечь пилота от радиации. Тогда он отправляет одной или нескольким таким фабрикам письма, где максимально детально излагает, что именно ему нужно, какие габариты, масса, форма и иные характеристики должны быть у запрошенного модуля. И уже местные инженеры, а иногда также исследователи думают, что тут можно сделать. Изготовив эту деталь, они отправляют её, вместе со всеми инструкциями и чертежами, заказчику, хотя нередко утаивают конкретные принципы действия, если без них можно обойтись. Если же уровня их знаний не хватает, они могут перепоручить части заказа другим заводам. Разумеется, по итогу никто на свете не знает полного устройства подобной технологии, только отдельных её компонентов или, напротив, единого принципа без мелких тонкостей, но обычно этого всем хватает.
Но самому зачинателю идеи всё равно необходимо быть хорошим исследователем и изобретателем, так как иначе он просто не справится со сборкой. Вначале он должен представить себе готовую конструкцию, грамотно разделить её на отдельные узлы и внятно описать, что именно требуется от каждого из них. Затем проверить, насколько точно пришедшие по почте элементы соответствуют этим требованиям, и указать их недочёты для доработки, а если жалко времени или денег, то сообразить, как переделать оригинальные схемы под неподходящую, зато уже готовую деталь. Далее нужно соединить множество разнородных частей, которые вовсе не обязательно станут нормально работать вместе, и при необходимости допилить вручную, что требует определённого понимания их устройства. И наконец, важно учесть, что целое изобретение гораздо больше суммы компонентов, которые уже могут быть в свободном доступе, но лишь знаток сумеет применить их новыми способами.
У этого подхода есть как сильные, так и слабые стороны. К преимуществам относится то, что здесь мало кого смущает применение не очень понятных вещей, в том числе, например, кусков разбившегося инопланетного корабля, нарушающих известные природные законы. Обычная паранойя высших руководителей академии в этом отношении весьма полезна - всё слишком странное по возможности надёжно изолируется от окружающей среды и довольно редко приводит к серьёзным проблемам, даже на локальном уровне. Но иногда всё-таки приводит, и вред тогда может оказаться поистине огромным. Другая проблема касается, собственно, приобретения новых знаний - кельтский комплекс далеко не гарантирует, что мастер, привыкший полагаться на чужую помощь, научится всем таким премудростям сам, а многие даже забывают, как самостоятельно вычислять траектории или выбирать марки стали. Исключением являются в основном путешественники, которым приходится самим беспокоиться о навороченной экипировке или секретах выживания среди дикой природы за счёт подручных средств. Также подобные неприятности обычно обходят чистых теоретиков, потому что, например, без хорошего знания логарифмов просто не получится разобраться в более сложных концепциях вроде релятивистики. Кроме того, в авангарде науки обратиться за помощью не к кому, и приходится идти наугад.
Незаметный переход от почти что магии к, по сути, технологической сингулярности всё же не помешал местной науке полноценно укрепиться именно как системе качественно детализированных и структурированных знаний о мире. Одной из главных причин этого стало то, что каждой областью так или иначе занимались хотя бы двое первоклассных академиков - даже если они избегали общения, впоследствии их наработки удавалось раздобыть и совместить другим специалистам, которые, не всегда будучи столь же одарёнными, таким путём всё равно получали более полное понимание вопроса. С появлением же глобальных информационных сетей, которые заодно служили доступными хранилищами информации, активная переписка стала обычной и даже обязательной для каждого, кто намеревался изучить непрерывно растущий снежный ком фактов. А ещё прогресс невольно тормозился сложными системами патентного права, что позволяло новичкам быстрее нагнать лидеров.
Отдельная история происходила с монополизацией рынка. Практически каждый выдающийся академик стремился производить уникальный продукт или нечто подобное, единолично захватывая определённую область и никого не допуская к её секретам. В конечном счёте подобная ситуация привела к затяжной войне монополистов со сторонниками свободных разработок и вообще просвещения, вплоть до буквально битв частных армий, оснащённых фантастическим оружием или вовсе состоящих из постчеловеческих бойцов. Когда всё грозило зайти слишком далеко, на международной конференции было принято решение навсегда запретить монополии в научной и технической сферах. Именно это стало главным толчком к развитию современных исследовательских обществ, которые позволяли легально обойти закон. То есть уникальный специалист присоединялся к содружеству нескольких научных клубов, формально независимых, но хранящих личные промышленные тайны внутри своего круга, тем самым предоставлял им неповторимые возможности, а взамен получал все необходимые ресурсы для собственных проектов и значительную прибавку к авторитету. Выгоду получали обе стороны - но занятия таких мегакорпораций неизбежно пересекались, и им приходилось становиться всё менее специализированными, так что в итоге почти все они объединились под эгидой глобальной академии.
Общая структура последней много раз существенно менялась, однако старательно сохраняла и развивала определённые аспекты в течение долгих столетий. Прежде всего, подвергаясь заметному давлению со стороны духовенства, не менее уважаемого и богатого знаниями, сама она также перенимала его черты. В частности, у этой организации всепланетного масштаба появился свой аналог Ватикана, причём функция научной столицы мира неоднократно переходила между разными нациями и городами, яро оспариваясь, пока наконец специально для этого не был построен Деовилль, независимый ото всех государств мегаполис на околоземной орбите. Впрочем, даже став официальным центром прогресса, он также не сумел единолично возглавить всю науку человечества - многие исследователи, чьи неортодоксальные взгляды были отвергнуты единым академическим конклавом, особенно по части очень кардинального усовершенствования природы человека, или просто желающие иных ощущений от работы, создавали тайные организации. О самом их существовании, конечно же, все знали или как минимум подозревали, потому что это было довольно очевидной идеей, подкреплённой тысячами известных исторических прецедентов, хотя никакой более конкретной информацией никто, кроме самих подобных сообществ, не располагал, вплоть до объединения с альянской цивилизацией.
Важной частью местной академической системы является Бюро несделанных открытий. Многие выдающиеся учёные, изобретатели и другие мастера порой строят планы, воплотить которые пока не позволяет недостаточно высокий уровень развития науки или техники. К примеру, для проверки передовой теории необходим особый прибор, принцип действия которого вообще непонятен, или требует фантастических на данный момент инженерных возможностей, вроде зеркал из нейтрония, а может быть, у всего человечества в ближайшие века не хватит денег, чтобы финансировать его постройку и калибровку. Однако в том случае, если сама теория или схема устройства достаточно хорошо проработана, и остаётся лишь дождаться подходящих условий, автор концепции уже может на ней заработать. Ему достаточно отнести все свои наработки в один из филиалов этого Бюро, доказать коллегии экспертов, что овчинка действительно стоит выделки, и просто продать им документацию за сумму, которую те сочтут наиболее уместной по ситуации. Чем полезнее выглядит подобная идея и вероятно легче реализуется в ближайшем будущем, тем, соответственно, более дорогой она может оказаться, хотя тут бывают самые разные исключения. Также это можно сделать и с уже осуществимым планом, если, например, разработчик по некоей причине неспособен или не желает принимать участие в подобном труде.
Все эти материалы самым тщательным образом хранятся в строго засекреченных сверхзащищённых архивах под присмотром доверенных специалистов и каталогизаторов. Но это не просто склад, а, скорее, аналог банка или ломбарда для знаний, куда может обратиться каждый полноправный учёный из академического сообщества, у которого есть своего рода сертификат гениальности, чтобы запросить информацию по определённой вещи. Так, например, если он разрабатывает бронированную машину для защиты солдат на поле боя, ему могут в общих чертах описать ключевые характеристики подобных проектов из архива и, как правило, даже показать их отдельные фрагменты, достаточно наглядные, но определённо недостаточные для понимания остального. И, если что-то из предложенного набора ему приглянется, он сможет выкупить все связанные материалы по завышенной, однако вполне приемлемой цене, причём у Бюро останутся их копии для новых торгов.
Главной задачей данной организации является сохранение невостребованных работ от забвения или утраты. Поэтому, в частности, она также отправляет своих агентов к почившим учёным, которые жили затворниками или просто никому не завещали свои трактаты. А против того, что некий богатей приобретёт очень много таких документов и спрячет под сукно, сделав недоступными для мира, применяется так называемый закон фантазёра - само Бюро не афиширует списки своего имущества, поэтому покупатель должен лично объяснить, какие именно познания ему нужны, то есть уже иметь хорошее представление о теме. Таким образом, среди прочего, здесь избегают халявного получения отличных возможностей для карьерного роста, то есть Бюро не подсказывает изобретателям или учёным направления поисков, а только поддерживает на уже выбранном пути, соответственно их собственным интеллектуальным способностям. Кроме того, дороговизна этой информации весьма способствует тому, чтобы даже самые смелые мечтатели более трезво оценивали свои силы и, например, да Винчи не пытался изготовить по технологиям своего времени реактивный истребитель или космический лифт. Чтобы получить коммерческую, да и вообще выгоду, он должен будет завершить чужие наброски, после чего пустить новый продукт в продажу или иным способом задействовать его, а это бывает непросто.
Крайне редко, но всё же случается, что учёный применяет данные материалы или собственные открытия для совершения криминальных дел произвольной разрушительности. Такое поведение категорически не одобряется, и при первом же серьёзном нарушении закона даже самого авторитетного гения могут изгнать из академии навеки. При этом он лишится доступа к каким бы то ни было промышленным секретам других мастеров из сообщества, но, на самом деле, ещё может вступить в тот или иной преступный синдикат. Против таковых до самого прибытия в этот мир Альянса уже пять столетий велась настоящая война, не самая успешная, но всё же позволявшая держать ситуацию под контролем.
Исключение составляют разве что вундеркинды, которые, как считается, не понимают всего вреда от своих действий. Таковые вообще имеют здесь особый статус - например, могут получить уникальный академический титул, и если, когда повзрослеют, окажутся просто хорошими, но не хватающими звёзд с неба специалистами, их заслуги юных лет всё равно будут учитываться. Конечно же, абсолютное большинство из них не привносит ничего концептуально нового в мировую науку и только, например, своими силами переоткрывают основы геометрии. Но иногда из одарённых детей вырастают даже ещё более гениальные взрослые, каковые почти всегда становятся поистине легендарными личностями.
Когда же академик старится и отходит от дел, он, чтобы удержать свой статус, начинает писать так называемый тестимоний, особую научную работу, полностью осмысленную, но задачей которой является не продвижение научно-технического прогресса, а ритуальное подтверждение того, что есть ещё порох в пороховницах. Иногда там и правда содержится нечто интересное или даже революционное, однако большинство вообще не планирует оканчивать подобный трактат. Гибель в процессе обожаемой работы, даже декоративной, считается не только наиболее достойной из всех возможных - это также позволяет мастеру обессмертить себя. В финальном труде он выражает, прежде всего, философию своих жизни и творчества, как бы ведёт диалог с будущими поколениями. И те, оспаривая или защищая его измышления, таким образом, по сути, представляют почившего автора в некоторой степени живым, как бесплотную, но не абстрактную, а крайне персонализированную идею.
Простому обывателю все эти тонкости не очень интересны, он только пользуется плодами прогресса. И если уж умнейшие академики обычно понимают лишь некоторые грани научной картины мира или устройства технологий, для остальных полнейшей загадкой могут оказаться даже принципы действия бытового прибора, который уже давно есть буквально в каждом доме. Безусловно, заинтересованные и сообразительные персоны есть во всех сословиях, но на глобальном масштабе с продукцией или вообще мотивами академиков едва могут разобраться даже продвинутые священники, не менее пылко тяготеющие к знаниям. Впрочем, мало кому это в принципе нужно. А кроме того, этот ореол тайны позволяет исследователям действовать гораздо свободней - общественность чётко уверена, что всякую непонятную ситуацию разрулят сами подобные таланты, и те вольны даже поднимать армии зомби, за редким исключением не опасаясь появления толпы с вилами у своего дома.
Местами, конечно же, в этом мире тоже появляются луддиты и мракобесы, которые страшатся столь стремительного развития, иногда вполне обоснованно, или фанатично придерживаются разнообразных ложных слухов. Порой даже среди самих академиков встречаются необычайно упёртые приверженцы ошибочных гипотез. Но местному человечеству повезло изначально не дискредитировать серьёзный научный подход к проблемам, благодаря чему в народном сознании уже давно произошёл благоприятный для подобного развития сдвиг. Почти каждый простой крестьянин или горожанин довольно отчётливо осознаёт ограниченность не только своих знаний, но даже общего понимания бытия, особенно после открытия квантовой физики, и спокойно признаёт, что неспособен объективно судить о верности занятий знаменитых мудрецов. Помимо того, что, если настолько могучие умы решили поступить вот так, это наверняка правильно, ведь им со своих высот всё видно намного яснее.
Чем бы ни увлекались мастера научных дел, для остальных они остаются в первую очередь теми, кто создают или находят разные полезные вещи, от лайфхаков и инструментов до неведомых стран. И даже когда их достижение спорно в морально-этическом плане, оно без проблем снищет популярность у широкой публики, если ту официально допустят к его использованию. Здесь даже освоение иных планет и измерений уже стало чем-то вроде личных хобби, вполне доступных каждому достаточно обеспеченному представителю среднего класса. Значительная доля таких нововведений вообще изначально была результатами различных происшествий или внезапных побочных эффектов, которые через грамотный пиар представили как благие перспективные возможности - например, шайанские закаты, начавшиеся после опыта по управлению тектоническими процессами. А соотношение цены-качества и окупаемости различных приспособлений начало волновать обывателей только в последние десятилетия, когда разнообразие товаров стало заметно превышать средний уровень дохода жителей. Раньше их благосостояние росло благодаря изобилию возможностей быстро и легально заработать, чтобы приобрести очередную диковинку, но со временем экономика переставала справляться, хотя её прочности, согласно оценкам современных онтоисториков, вполне хватило бы ещё как минимум лет на сто.
Сложно сказать, насколько эта реальность была лучше или хуже прочих человеческих культур, но, как минимум, она определённо входит в список самых ярких. Начиная с древних натурфилософов и до современных сверхгениальных профессоров, местные цивилизации собрали без преувеличения титанический багаж познаний в самых разных областях. Когда они наконец присоединились к Альянсу, каждая из сторон практически удвоила своё могущество. Причём данный диадром всё ещё остаётся одним из главных научных центров организации, хотя от свободных ресурсов Формулы пределов развития здесь уже очень давно остались рожки да ножки. Говорят, что сама атмосфера тут крайне приятна для проведения множества удивительных исследований, и, быть может, дело в особенностях локального мирового сюжета или иных осязаемых причинах, а не просто абстрактных традициях, стилистике, настроении. От последних, на самом деле, сейчас осталась разве что имитация - здесь извечно царствовал капитализм, весьма приятный благодаря особенностям психологии местных жителей, вроде необычных векторов амбиций, но всё равно полный неустранимых проблем. Это и стало для альянсовцев одним из главных поводов начать межмировую экспансию именно с данного диадрома, помочь ему, а не просто собрать урожай информации, хотя последнее тоже было веским аргументом.