Квартира моя расположена высоко, лифт не работает, внизу сидит консьержка – от незваных гостей я защищен надежно, даже чересчур. И все же как-то они пролезают, все эти расклейщики объявлений, продавцы ножей, борцы за экологию, мошенники и сектанты, пролезают и стучатся в мою дверь - как раз тогда, когда я, выпив чаю и запахнувшись в халат, сажусь за свою диссертацию о роли и значении русского «ща».
Случилось так и на этот раз. Только я начал работать, только сложился в моей голове очередной изящный период, как раздался звонок в дверь. «Черти вас принесли», - была моя первая мысль, вторую же подумать я не успел: столь странным на этот раз оказался мой гость.
Был он похож на обветшавшего интеллигента – сальные волосы, потертый пиджак, рубашка не первой свежести и мятые брюки, подпоясанные жеваным-пережеваным ремнем. Шляпа, которую он держал под мышкой рядом с непонятным свертком, и вовсе была гостьей из прошлого – подобный фасон вышел из моды лет тридцать назад. Таких субъектов я встречал время от времени в курилке исторической библиотеки, где они спорили о перспективах белых в гражданской войне, хвастались ненапечатанными статьями и утирали друг дружке нос ненаписанными монографиями.
Было в нем, правда, что-то отличное от этих людей, нечто непонятное и даже немного пугающее. Он казался полубезумным – в глазах его присутствовал странный блеск, как у людей, узнавших что-то чрезвычайно важное и спешащих поделиться этим со всем миром.
Гость заговорил первым. У него оказался слабый, надтреснутый голос, словно давным-давно он вволю надышался книжной пыли, а вот откашляться с тех пор так и не смог.
- Вы – Саша Владимирцев? – спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил:
– Я вам писал.
- Во-первых, - сказал я, - никакой я не Саша Владимирцев. И вы мне не писали. Я вообще вас впервые вижу.
Секунд десять он пристально меня рассматривал, а затем сказал:
- Да, вы не Саша, у Саши были усы. И как это я сразу не заметил? Но ничего, вы тоже годитесь. Разрешите войти?
- Не разрешаю, - сказал я и закрыл за собой дверь. – Сначала объясните, кто вы такой и зачем вам я.
Незнакомец задумался. Лоб его сморщился, брови заходили вверх-вниз.
- Зачем мне вы – это, конечно, вопрос, да. Я вам, разумеется, никакого письма не писал. Я и Саше Владимирцеву-то никакого письма не писал, это у меня так, вырвалось. Но какая в сущности разница – писал, не писал? Намерение было - значит, все в порядке. Перед Языком я чист, это самое главное.
- Вы что – сумасшедший? – спросил я.
-Ну, разумеется, – ответил он. – У меня и справка есть – показать? Вот, смотрите, - он достал из кармана мятую бумажку. – Черным по белому написано: ши-зо-фре-ния! Между прочим, я в Алексеевке пять лет отлежал.
- Лучше бы вы и дальше там оставались, - сказал я. – Я вызываю полицию.
Как по мне, прозвучало это из моих уст вполне угрожающе, но незнакомцу все было трын-трава.
- Вот поэтому-то я и пришел именно к вам, - сказал он. – Другой бы на вашем месте что сделал? «Ах, я чайник на кухне забыл выключить!» – а сам тишком, ползком, и к телефону. «Алло, полиция, приезжайте поскорее!». Выдумал бы еще, что у меня бритва в кармане припрятана! А вы – честный человек, и я – честный человек. Я же не притворяюсь, что я нормальный, мне это вовсе ни к чему. Просто для самой сути дела совершенно не важно, здоров я или болен. Понимаете?
- Предположим, - сказал я. – И что же вы от меня хотите? Чтобы я впустил вас себе в квартиру?
- Конечно, - сказал он. – Понимаю ваши опасения, все-таки незнакомый человек, но вещи я вам могу рассказать очень интересные, а если все же боитесь – ну, посмотрите на меня и на себя. Вы – человек спортивный, подтянутый, а я – развалина, по мне давно могила плачет.
Слова его мне польстили: действительно, за этот месяц я, поднимая гантели, сбросил почти пять кило. Весу во мне, правда, оставалось немногим меньше центнера, но прогресс был налицо.
- Хорошо, - сказал я, и мы прошли на кухню. Там уже кипел чайник, и на столе стояла вазочка с печеньем.
- Что же, - спросил он, - чаю-то не нальете? Я бы выпил горяченького, такая холодина на улице!
Но чаю я ему не предложил, а потому он вздохнул и перешел к делу.
- Начнем с того, что я филолог, кандидат наук. Мог бы быть доктором, но диссертацию мою зарезали. Чепуха, бред, антинаучно, наконец – а можно подумать, что человек, который изобрел колесо, только наукой и руководствовался! Дудки! Он, может быть, забавлялся только, этот человек: подметил кое-что, сопоставил у себя в голове – и покатилось под горку. Весело! Я ведь даже выводов никаких толком не сделал, так – высказал предположение…
Но это я заговариваюсь, а вам ведь, наверное, интересно, о чем она была, моя диссертация?
- Да не особенно, - сказал я и демонстративно зевнул. – Но вы же все равно – пока не расскажете, не уйдете?
- Конечно, - согласился он. – Вы – молодец, прямо на лету схватываете. Так вот диссертация моя была об одном языке. Язык Тилода - не слышали?
- Нет, - сказал я.
- Так я и думал. Очень древний язык, похож чем-то на филиппинский, но сложнее, со множеством нюансов. Интонация, суффиксы, прононс - ну да ладно, теперь его, по всей видимости, можно с чистой совестью считать мертвым. Тогда, в девяносто третьем, когда я занимался этим вопросом, во всем мире на нем говорили только семь человек, и все они были глубокие старики.
- Очень интересно, - сказал я.
- А вы не перебивайте, слушайте. Главная особенность языка Тилода заключается в том, что в нем совершенно отсутствует такое понятие, как «свобода»…
- Ну и что? – снова перебил я. – У эскимосов, например, семьдесят слов для обозначения снега, так и что же с того? Каждый народ что видит, о том и поет. Может быть, тилодцам этим просто не хватало свободы? Может быть, - продолжал я, не обращая внимания на укоризненный взгляд собеседника, - их веками заставляли вкалывать на каких-нибудь банановых плантациях? Черт возьми, да там могло быть все, что угодно!
- Не все, - сказал он неожиданно спокойно, даже весомо, и я в первый раз за время нашего разговора заподозрил его в притворстве. Он показал мне справку, да, и там совершенно точно было написано «шизофрения», но разве не может быть такого, что все это просто розыгрыш? Что прямо сейчас со своею скрытой камерой надо мною насмехаются режиссер какого-то юмористического шоу, а с ним и вся его команда?
- Покажите еще раз справку, - потребовал я.
- Пожалуйста, - сказал он, и справка вновь появилась на свет. – Пока вы будете ее рассматривать и проверять на подлинность, послушайте меня – я расскажу вам кое-что интересное.
- В ваших словах, - начал он, - есть определенный смысл. Конечно, история народа безусловно отражается на его языке, и произойди с тилодцами нечто, что заставило бы их усомниться в возможности свободы – если разрешите, я не буду вдаваться в толкования этого многострадального слова – я был бы полностью на вашей стороне. Но в том-то и дело, любезный… Как вас, кстати, зовут?
- Артем Александрович, - ответил я машинально. Справка, судя по всему, была подлинной, и все же меня не оставляли сомнения.
- Так вот, любезный Артем Александрович, в том-то и дело, что ничего такого в истории Тилода не было. Это был маленький островок в Тихом океане, который открыли только в середине двадцатого века. Возможно, туда и заплывали иногда пираты, но… Нет, говорить о каком-то влиянии тут просто нет смысла – все ограничивалось тем, что они набирали пресную воду.
Отрицание тилодцами понятия «свобода» имело под собой совсем другую причину. Видите ли, Артем – могу я вас так называть? – жители Тилода считали, что любые их действия – обрядовые, бытовые, все без исключения – суть лексемы некоего божественного языка. Именно это и обусловило то, что повседневная жизнь тилодцев была подчинена великому множеству ритуалов. Для каждого поступка у них имелся строгий кодекс правил и предписаний, своего рода регламентация грамматики и синтаксиса «высказывания». В совокупности, считали тилодцы, действия их народа и остальных людей образуют ту или иную божественную фразу. Бытие как непрерывная речь Творца – неплохо, да? Говорю, следовательно, существую!
Но важно даже не это. Важно то, что тилодцы верили: существуют некие «слова-поступки», которые ведут за пределы божественной фразы, особые действия, придающие отдельному знаку – вам, мне, кому угодно - свой собственный, не зависящий от замысла божественной Речи смысл. Вы понимаете меня, Артем? Нет? Попробую объяснить.
Согласно тилодцам, обычная наша жизнь имеет служебный характер. Мы рождаемся, умираем, ненавидим, любим, разрушаем и творим лишь для того, чтобы складывались должным образом фигуры божественной Речи. Божественная Речь – вот что оправдывает наше существование во Вселенной. Буквы существуют для того, чтобы складываться в слова. Отдельный знак ничего не стоит, вырванный из общего текста – он есть ничто. Но давайте отойдем от абстракций, спустимся на нашу грешную землю. Ведь этот отдельный знак, как я уже говорил выше, это вы или я, да-да, вы или я, и ответьте-ка на вопрос: разве вы – ничто? Разве содержание вашей личной Речи, той самой, что всю свою жизнь вы держите перед миром, отличается принципиально от речи Творца? Глядите в оба, Артем, за масштабом тут прячется сходство. У вас атомы, у него – горы, но над вами обоими одинаково стоит Язык. Свободы нет, говорили тилодцы – есть лишь возможность, положив в основание собственный знак, повести свою, не ограниченную чужой грамматикой Речь. Это и будет дано человеку, нашедшему для себя единственно верный «поступок-слово». «Для себя» - в данном случае значит, что такая лексема у каждого человека своя. Хотите, я покажу вам человека, нашедшего собственную лексему? – неожиданно предложил он мне.
Слегка ошарашенный услышанным, я кивнул.
- Смотрите, - развернул он свой сверток и достал оттуда компакт-диск. – Здесь записано видео, автор – один мой знакомый, тоже филолог. У вас есть проигрыватель?
- Конечно, - сказал я. – Пойдемте, у меня как раз включен компьютер.
Мы прошли в мою комнату, и он засуетился у системного блока.
- Ну, где же эта кнопка? – бормотал он. – А, вот она… Так, засовываем, толкаем. Всю жизнь был не в ладах с техникой, - повернулся он ко мне. – Кассетники – еще туда-сюда, а вот диски… Смотрите, он не читает! Неужели испортился?
- Дайте посмотреть, - сказал я и, открыв дисковод, обнаружил, что диск лежит отражающей стороной кверху. Ох, уж эти гуманитарии, мелькнула у меня мысль – столько умных слов, а болванку – и ту не могут запихнуть по-человечески.
- Готово? – он смотрел на меня выжидающе.
- Да, - сказал я. – Сейчас запустится.
И видео запустилось. На экране возникла комната, и в комнате был человек. Он сидел на полу, посреди газетных вырезок, и сосредоточенно что-то из них клеил.
- Шляпа, - шепнул мне на ухо незнакомец. – Это он шляпу делает.
- Не мешайте, - попросил я. – Дайте разобраться самому.
- Не подумайте только, что это какая-то бессмыслица, - сказал он. – Видите ли, и Слово и Дело в данном случае могут быть чем угодно…
- Я понял, - сказал я, пытаясь скрыть раздражение. – Не мешайте.
Какое-то время мы смотрели молча. Человек на экране действительно склеил себе шляпу, надел ее и теперь ходил по комнате, разглядывая стены. Когда он неожиданно воскликнул «Ага!, я вздрогнул. Человек же достал из кармана мел и начертил на стене круг. Больше ничего он не сделал.
- Ну и что? – спросил я. – Круг, а дальше?
- А нужно что-то еще? – парировал незнакомец. – Смотрите: вот он совершил Поступок, а теперь найдет и Слово. Сейчас он исчезнет.
- Куда? – спросил я.
- Понятия не имею. Туда, вероятно, где сейчас пребывают другие, прошедшие тем же путем.
- А есть и другие?
- Кто знает… Не отвлекайтесь, все вот-вот произойдет.
В томительном ожидании протекла минута-другая. Человек на экране продолжал свои поиски, где-то ощупывая стены, а где-то прижимаясь к ним ухом. Нетерпение мое нарастало.
- Ну, скоро? – спросил я шепотом незнакомца.
Но ответил мне не он, а само видео. Человек на нем повернулся к камере лицом, улыбнулся и сказал: «Вот и все». А затем произнес: «ЗИД» - и исчез.
- Это и было Слово, - сказал Незнакомец. – Слово и Поступок стали одним, и он ушел. Это все, что я хотел вам показать.
- И что я должен со всем этим делать? – спросил я. Конечно, видео походило на какую-то второсортную фантастику, и все же мне казалось, что оно было подлинным. Было в нем что-то настоящее, не постановочное – поведение, что ли, этого исчезнувшего человека. Действия его были абсурдны, и, тем не менее, в них присутствовала какая-то скрытая логика.
- Что делать? – переспросил незнакомец. – Не знаю. Теория говорит, что у каждого человека Поступок и Слово должны быть свои. Возможно, вам следует начать их искать. А можете ничего не делать – я вас не заставляю. Это просто информация к сведению. Что ж, - вздохнул он, - я свое дело сделал, а, стало быть, надо идти.
Я проводил его до двери. Странно было смотреть на него – маленький, безумный, с причудливой Тайной за душой.
- Куда вы сейчас? – спросил я с порога своей квартиры – уютной, чистой квартиры, где так хорошо писать диссертации о роли и значении русского «щ».
- К соседям вашим снизу, - ответил он. – Надо же ведь и им рассказать!
- Не ходите, - попросил я. – Там не филологи, как я, там алкоголики, - но было уже поздно. Подмигнув мне на прощание, он спустился на девятый этаж и минуту спустя уже вовсю трезвонил в квартиру. Я пожал плечами и вернулся к себе.
Какая странная встреча! Веря и не веря одновременно, я все же решил посмотреть, не сгодится ли вдруг услышанное мною Слово и для меня, не откроет ли оно передо мной какие-то новые пути, помимо тех, которыми мне суждено следовать? Конечно, как всякий честный человек, я хотел бы найти такое Слово сам, но раз уж представился случай…
- ЗИД, - произнес я в тишине коридора.
Но ничего не случилось, разве что зачесалась подмышка.