Когда проснутся великаны

Мир наш некогда был прекрасен и полон чудес. Паслись на лугах единороги, парили в небесах драконы, боги отвечали на молитвы, и даже смерть можно было обратить вспять. Казалось, что так будет всегда, но однажды разверзлись небеса, и на железных кораблях явились Капитаны Дальних Миров, неся нам нужду и горе. Первым был Онд Богохульник, покровитель всего противоестественного и зачинщик бунта против Порядка Вещей. Следом за ним шел Дан, демон оружия и кровопролития, голыми руками повергавший на землю прославленных рыцарей. Третий же звался Брог, и его преступление - тягчайшее из всех. Именно он научил Юна Волшебника нечестивому искусства геннета, именно он впервые испытал Проклятую Формулу, уничтожившую все чудеса. Брог - вот кого мы будем проклинать вечно, ибо больше нам ничего не осталось. Будь ты проклят, чужак, не ведающий прелести Мифа - да покроется кожа твоя струпьями, да ослепнешь ты на оба глаза, и да заведутся в утробе твоей черви, сосущие кровь!

Ордуза, Торианская ведьма, ритуал Памяти о Чуде, Земля Вечнос, записано братом Евстахием.

Проснулся Коля от того, что Грания вылила на него целый ковшик холодной, только что из ручья, воды.

- Вставай! - сказала она, прищурившись по своему обыкновению. - Ты дал мне слово, что ровно в девять проверишь датчики ,а сейчас уже три минуты десятого. Мне нужны показатели за вчерашний день, чтобы я могла включить их в статистику. Ну же, ты так и будешь лежать все утро? Аньес уже ушла в деревню, менять мое ожерелье на хлеб. Как закончишь, разведи костер и набери в котелок воды. Все, я ушла работать.

Сказав так, Грания поправила выбившийся из прически локон (прелестный, надо сказать) и немедленно скрылась в своей походной лаборатории. Щелчок - и выцветшую от дождей палатку окутало непроходимое поле Скепсиса. Коля вздохнул и принялся выбираться из мокрого от росы спального мешка. Как и третьему члену группы, Фотурианке Аньес, ночевать ему приходилось на улице, ибо Грания, будучи особой королевской крови, хоть и делила с простолюдинами пищу, но спать с ними под одной крышей отказывалась наотрез.

Утро выдалось промозглое, серое. С востока надвигались грозовые тучи - к полудню, скорее всего, польет. Уже третий месяц они стояли лагерем на краю леса, отслеживая любые изменения в коэффициенте Ревского. Коэффиент этот, если Коле не изменяла память, обозначал, насколько силен в конкретной области Миф; впрочем, он не был в этом уверен. Научными делами в экспедиции заведовала Грания, и по ее словам выходило, что "сказочность" окружающего пространства понемногу снижается.

- Когда мы только прибыли сюда, - сказала она позавчера, - я боялась встретить дракона. Сегодня здесь не появится и кентавр - настолько упала вероятность. Ондрид был совершенно прав, говоря, что эту Землю мы Упорядочим без особых проблем. Коля, ты рад этому?

- Ну да, - Коля вздохнул и изобразил улыбку. – Само собой.

Да наплевать мне на Упорядочивание, подумал он тогда. Хоть сто миров, мы изменим, хоть двести - мне очень и очень плохо. Как она произносит мое имя - и как она произносит имя Ондрида! Конечно, то, что она к нему испытывает, это не любовь; однако, учитывая те крохи внимания, что достаются мне, я ему чертовски завидую. Проклятая любовь, глупая любовь, бессмысленная любовь! И как меня угораздило…

А действительно - как? Здесь, прежде чем продолжить повествование, необходимо сказать несколько слов о Фотурианке Грании и ее группе.

Родилась Грания в Земле Амлун, где сам воздух, казалось, был пропитан Сказкой. Отцом ее был король Земли, матерью - великая колдунья Башни. Жили они в белокаменном замке, окруженном полями пшеницы, и не знали ни горя, ни зла. Ничто не проникало в этот уютный, сказочный мир - любые новости извне (а были это подчас грозные, пугающие новости) под лазурным небом Амлуна превращались в сущие пустяки. Конечно, прогресс не стоял на месте: был уже в Земле свой космопорт, и поговаривали даже, будто в дальних краях крестьяне понемногу осваивают машины - а все-таки, окинь вы глазами это чудесное королевство, непременно пришли бы к выводу, что железками волшебства не заменишь. С этой верой в душе и росла маленькая Грания.

С самого детства безо всякого волшебного зеркала ясно было, что со временем она станет настоящей красавицей. Уже к двенадцати годам от женихов у нее отбоя не было. Со свитой мертвых героев присылал дары Некромант, спускался с небес на туче бог грома, да что там - даже одинокий Владыка Болот заявился однажды с пучком белого мха в петлице и букетом из кувшинок и камышей! Но все было напрасно - и богов, и демонов, и рыцарей, и колдунов капризная девочка разглядывала, презрительно надув губки. Никто, решительно никто не годился ей в мужья! Один был толст, другой лыс, третий жаден, четвертый плохо сидел в седле…

Ах, что и говорить! Чем больше хорошела Грания, тем требовательнее становилась. Отчаявшись найти дочери жениха, король уже решил отправить гонцов за пределы Земли, как вдруг случилось несчастье.

Произошло это на пиру в честь совершеннолетия принцессы. Со всех сторон в замок съехались гости - бароны, графы, друиды, духи, знатные упыри и прочая фантастическая нечисть. Пригласили даже Ондрида, Первого Фотурианца, что гостил тогда у волшебников Туны, а в противовес ему, дабы не важничал, позвали посланца Темных Миров, человека по имени Исним.

В свои сто четыре года Ондрид выглядел величественно и гордо. Высокий, седовласый, в роскошной Фотурианской мантии - на его фоне Исним казался сущим ничтожеством. Как назло, посадили его напротив Грании, и та весь обед без тени смущения следила за тем, как этот маленький лысый человечек пытается разделаться с тарелкой ракового супа.

Да, это было забавное зрелище - раз десять он подносил ложку ко рту и все никак не мог проглотить, как если бы что-то мешало ему это сделать. Огромный его кадык беспомощно ходил вверх-вниз, и после каждой попытки Грания неизменно вежливо спрашивала: «Что-то не так, друг мой? Как бы мне угостить вас повкуснее?», после чего приказывала лакеям принести Исниму еще еды, желательно потверже и посоленее. Постепенно перед посланником Темных Миров выстроилась целая батарея закусок, одна другой аппетитнее, и положение сделалось совсем уж невыносимым. Когда Грания в очередной раз предложила Исниму съесть хоть кусочек, тот икнул, и изо рта у него вылез крохотный черный жучок - вылез, пошевелил усиками и плюхнулся прямо в тарелку с супом.

Казалось бы, что тут необычного, ведь в тот день за одним столом собрались самые разные существа - от троллей, поедающих булыжники, до ведьм, питающихся детьми - однако жучок так забавно сучил лапками, так потешно бултыхался, что смешно сделалось всем. Первой, конечно, прыснула Грания, и за беспечным смехом не увидела, как нахмурился Исним, и как сжались его костистые кулачки. Позор его, правда, на этом не кончился.

- Да ты никак жуколов? - ткнул Иснима в бок краснорожий сосед-барон. - Держу пари, если тебя хорошенько потрясти, то еще с полсотни насыплется. Эй! - обратился он уже к гостям в зале. - Что, если этому пареньку станцевать для нас? Хоп-хоп-хоп, жучиный танец!

С этими словами он взял Иснима за шкирку, словно котенка, и рывком поставил его на стол. Сказочная публика, уже изрядно набравшаяся, встретила это воплями восторга, один только Ондрид помрачнел и отставил в сторону кубок с вином.

- На вашем месте, сир, - обратился он к королю, сидящему рядом, - я бы не стал смеяться над этим человеком.

- Почему? - спросила за супруга колдунья Башни.

- Смотрите, - достал Ондрид квадратную коробочку, покрытую тонким слоем специального, антимифического вещества. - Это опасномер, модель два. Видите, стрелочка зашкаливает? Жуколовом можно назвать человека с десятком жуков, но не того, в чьем теле их восемнадцать миллиардов. Вам лучше угомонить вашего вассала, пока он не наделал бед.

- Пожалуй, - согласился король. - Хотя мне этот Исним вовсе не кажется опасным. Я думал, что посланник Темных Миров окажется поэффектнее, а этим замухрышкой никого не удивишь. Брессан! - обратился он через весь стол к барону. - Оставьте этого бедолагу в покое, он и так настрадался!

- Ваша дочь, - подсказал ему Ондрид. - Пусть она его не дразнит.

- Ах, да, - сказал король. - Грания, будь хорошей девочкой, веди себя как принцесса. Негоже издеваться над человеком, если природа наградила его менее щедро, чем тебя.

Промолчи Грания, и все бы кончилось благополучно, но, увы - характер взял свое:

- Но, папа! - капризно возразила она. - Погляди, какое это чучело! Смотрите на меня! - скорчила принцесса унылую рожу. - Я - посланник Темных Миров, я принес вам весть о космических ужасах! Что? Почему я такой дохляк? Почему у меня сальные волосы и крысиные лапки вместо рук? Не знаю, зато жуков у меня полон рот, могу поделиться парочкой! Пусть себе пляшет, папа, - закончила Грания. - Все равно ни на что больше он не годится.

Повисло молчание.

- Вся в мать, - развел руками король и виновато улыбнулся Ондриду. Тот нахмурился и достал из внутреннего кармана мантии свой знаменитый Жезл - тонкую палочку из голубого стекла. Будучи одним из Предметов Нид, этот Жезл обладал способностью корректировать действия других Предметов, то есть манипулировать остатками гипотетических Замыслов Творения. Пауле - доктор Фотурианских наук, безвыездно живущий в Земле Анод - считал его своего рода чертежным карандашом Творца, инструментом для зачеркивания и правки, и этот самый инструмент Ондрид решил использовать для того, чтобы стереть, если понадобится, все, что надумает сотворить Исним.

А тот, растерянный и бледный от гнева, стоял в это время на столе и не знал, куда деваться. Лица вокруг – людей, духов, чудищ – сливались в какую-то кашу, хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать насмешливых голосов.

- Танцуй! – рявкнул барон, - Отрабатывай кормежку!

- Танцуй, - повелела Грания.

- Та-нец, та-нец! – подхватила публика. Какой-то не слишком воспитанный лесной людоед бросил в Иснима наполовину обглоданной бараньей лопаткой. Со всех сторон посланника Темных Миров толкали, тыкали, тянули за одежду. Вдруг раздался треск, и юный, еще зеленый тролленок застыл, как вкопанный, держа оторванный рукав.

И предплечье Иснима, и плечо были покрыты слоем копошащихся черных жуков – точно таких же, как и тот, что вылез у него изо рта. Шум вокруг резко утих, и в наступившей тишине посланник Темных Миров опустился на колени и протянул к Грании руку.

- Да что ты творишь?! – схватился за меч барон, на что Исним, не поворачивая головы, ответил – впервые за вечер:

- Посмотри себе под ноги.

Барон опустил глаза и – о, ужас! – пол под ним кишел жуками! Проворные твари сновали по сапогам, пытаясь по гладкой коже забраться выше. Барон тряхнул ногой, и часть жуков осыпалась на пол. И мгновения не прошло, как на другом конце стола завизжала молодая ведьма. Пышная ее прическа вдруг вспучилась, зашевелилась, и на обнаженные плечи – а ведьма была в бальном платье – посыпался целый водопад насекомых.

Сверкнула фиолетовая вспышка – это Ондрид окружил себя и короля с королевой полем Скепсиса.

- Грания! – король бросился к дочери, но получил предупредительный разряд.

- Стойте, ваше величество! - воскликнул Ондрид. – Оно испарит вас, если вы будете слишком настойчивы!

- Проклятье, Ондрид, почему? – спросил король, тяжело дыша.

- Вы – создание Мифа, сир, - ответил Фотурианец. – А поле Скепсиса создано как раз для того, чтобы защищать от Мифа реальность.

- Что же тогда делать? – спросила его королева.

- Вам - ничего. А я жду, пока зарядится мой Жезл. Ему нужно немного времени. Вот так, еще чуть-чуть…

А в зале тем временем творился настоящий ад. Пол покрылся толстым слоем жуков, гости, спасаясь, лезли на стол, но и там настигали их мерзкие черные твари. Вот они облепили отчаянно кричащего барона, и тот, упав, уже не поднялся. Творились и более жуткие вещи. Огромный людоед начал плавиться заживо - сначала кожа, потом мясо и кости. Маленькая волшебница в белой мантии иссыхала на глазах. Бравый усатый рыцарь кричал все громче и громче, в то время, как доспехи на нем сжимались все сильнее. Метались по залу обезумевшие духи, слуг рвало черной слизью, славный круглолицый повар силился запахнуть рот, открывшийся у него на животе. Сказка словно распадалась, агонизировала - само пространство начало расплываться, и только крохотный пятачок с Гранием и Иснимом оставался еще невредим.

- Игла стерильна, - сказал посланник Темных Миров. - Один укольчик, только один. Десять тысяч снов. Память всего человечества…

Он бормотал, а рука его, протянутая к Грании, менялась и росла. Вот появились на ней дополнительные пальцы, добавился еще один сустав, а из ладони, проколов кожу, вылезла длинная и тонкая игла. Раз! — и посланник Темных Миров ужалил принцессу в плечо. Страшный холод пронизал тело Грании, и она потеряла сознание. Закричала королева, заскрежетал зубами король.

- Да сделайте же что-нибудь! - схватил он Ондрида за ворот Фотурианской мантии. - Или, клянусь всеми богами, я….

Но договорить он не успел, ибо в ту же секунду Ондрид отключил поле Скепсиса и остановил само время. Все вокруг замерло - пламя факелов, мечущиеся гости. Застыло в воздухе упавшее со стола надкушенное яблоко. Неподвижно чернело море жуков. Лишь на Иснима не подействовала сила Жезла - в конце концов, он был посланник Темных Миров, а все, без исключения, Предметы Нид с ними неведомым образом связаны.

Вот он - маленький, тощий, с каким-то детским личиком - выпрямился и посмотрел на Ондрида.

- А, ты из этих, - сказал он презрительно. - Фото, футу… Неважно. Что вы, что они, - Исним показал на застывших гостей, жителей Сказки, - вы ничем не отличаетесь друг от друга. Они, словно дети, жуют рахат-лукум Мифа, вы же корчите из себя взрослых и самодостаточных творцов. Человеческое, слишком человеческое! В обоих случаях мир для вас понятен и прост. Здесь пригладить, там подлатать - и недурненькое получается житьишко! А дать вам мир, недоступный для понимания - что тогда? Тоже будете подыскивать для него логику? Обуздать, разжевать, переварить - тьфу! В чем здесь достоинство?

- Понятия не имею, - ответил Ондрид, подходя ближе. Жезл, светясь ровным зеленоватым светом, парил у него над головой. - Я знаю одно: тебе лучше убрать иглу подальше от этой девочки. Ну же, слезай, не заставляй меня применять силу.

Исним засмеялся.

- Дурак, - сказал он. - Старый дурак. Как ты не можешь понять, что дело уже сделано? Она у нее внутри!

- О чем ты? - остановился Фотурианец.

- О Тайне! - Исним снова хихикнул. - Ах, эта чудесная Тайна - древняя, непостижимая, как сам Бог! Бедная дурочка, - показал он на Гранию, - думала, что проживет жизнь без нее - счастливо, в довольстве и радости, ан, нет, невозможно, нельзя! Тайна везде найдет дорожку, никто от нее не скроется!

- Кажется, я начинаю догадываться, что было в игле… - начал Ондрид, но посланник Темных Миров оборвал его:

- Мир, и ничего больше, - сказал он. - Нечеловеческий, таинственный мир. Познать нельзя, победить невозможно. Только жить. Таков дар Темных Миров.

- И зачем он нужен? - спросил Фотурианец.

- Нужен он, чтобы мучить, - пожал плечами Исним. - Чтобы наказывать. Чтобы учить, а потом переучивать, снова и снова. Чтобы показывать в один миг одно, а в другой - другое. Чтобы требовать невозможного, манить недостижимым и одаривать ненужным.

- И что в итоге? - Ондрид начал уже терять терпение.

- А ничего, - ответил Исним. - Никакой разгадки, сплошной клубок. В конце ты будешь знать меньше, чем в начале.

- Тогда зачем?

- А должны быть причины? Вот что, - сказал Исним, - хоть я и не верю в то, что ты справишься, надо все же дать тебе шанс. Смотри, у меня в груди зашита капсула. В ней - противоядие для девчонки. Найдешь меня - отдам, не найдешь - придется бедняжке учиться жить по-другому.

С этими словами он спрыгнул со стола и подошел к стене. Изящный пасс - и она словно бы раздвинулась, образовав проход. Вести он, по всей логике, должен был в дворцовую кухню, однако, на деле вел непонятно куда - в темноту, в пустоту, в ничто.

- Догоняй, - сказал Исним и исчез в проходе. После минутного колебания Ондрид последовал за ним.

Стены туннеля были теплые и чуть влажные. Спереди шел поток воздуха и нес с собой запах горелого. Наконец, через час пути начало светлеть. Запах все усиливался, пока Ондрид, наконец, не нашел его источник - большое неровное отверстие в стене. За ним была комната с обоями в цветочек. Больше всего она напоминала кухню - полочки с жестяными банками, какие-то тарелки, ножи. На столе стояла большая эмалированная кастрюля, из которой сочился густой черный дым. Ондрид поднял крышку - так и есть, все сгорело. И куда только смотрят хозяева?

За грудой коробок из-под обуви обнаружилась дверь. Осторожно, стараясь не скрипеть, Ондрид вышел в коридор, где едва не споткнулся о вешалку с пальто. Из соседней комнаты слышались невнятные голоса: «намечен… будет… перспектив…». Внутри обнаружились люди - старуха, маленький мальчик и женщина лет тридцати. Взгляды их были прикованы к допотопному телевизору, на экране которого Исним беседовал с насекомоподобным чудищем.

- Скажите, - говорил посланник Темных Миров, - каково будущее ипо?

- Самое радужное, - отвечала, шевеля мандибулами, тварь. - Конечно, не все одинаково радушно примут это новшество, но тут ничего не поделаешь. Таков уж бизнес в наши дни, что определенные вещи потребителям приходится навязывать. Законы рынка, знаете ли!

- Конечно-конечно, - кивал Исним. - Я до сих пор помню, как вы внедрили эти ваши сертификаты. Как они у вас называются, не напомните?

- Программа дополнительного обслуживания пило, - с достоинством поклонилось чудище. - Предлагаем к каждому зило, независимо от того, есть ли на нем зеленый ценник. Независимо, понимаете? - повернулось оно к Ондриду. - Каждая минута здесь уменьшает ваши шансы на возвращение. Может быть, повернете, пока эта псевдореальность совсем не распалась?

- Нет, - сказал Ондрид. - Без противоядия я не вернусь.

- Черт с вами, - сказало чудище, и телевизор выключился.

В следующей комнате Ондрида ждало довольно неприятное зрелище. Посреди жуткого беспорядка - разбросанные книги, бутылки, тетради и ручки - сидел на стуле человек, из левого глаза которого росла прозрачная, заполненная кровью кишка. Тянулась она до самого потолка, где перерастала в огромный багровый нарыв, источающий мерзкое зловоние. Приглядевшись, Ондрид увидел, что кровь в кишке движется, как если бы дом закачивал в человека живительную влагу.

- Подожди, пока он вырастет, - сказал человек и подмигнул Фотурианцу единственным глазом. - Потом полезай.

- Куда? - спросил Ондрид.

- Вверх.

Действительно, через несколько секунд нарыв раздулся и открыл свое алое нутро. Внутри оказался туннель, и кишка проходила через него насквозь, исчезая где-то далеко наверху. Смрад из отверстия исходил неописуемый.

- Становись мне на плечи, не бойся, - сказал человек. - Я здесь для этого и сижу.

Ондрид послушался. Стараясь дышать ртом, он схватился за кишку и стал взбираться по ней, словно по канату. Жезл парил перед ним, и свет его моргал, что значило - поблизости опасность. Как и всегда, он был прав: едва Фотурианец залез в туннель по пояс, как снизу раздался хруст. Опустив глаза, Ондрид увидел, что макушка человека раскрылась, как цветок, и четыре ее лепестка усеяны мелкими желтыми зубами. Это был хищник, а Ондрид, Первый Фотурианец, попался в ловушку, как последний дурак.

Стенки туннеля пришли в движение и стиснули его со всех сторон. Откуда-то хлынула грязно-коричневая жидкость - как только она попала Ондриду на кожу, тот ощутил сильное жжение. Желудочный сок, его переварят заживо!

Положение спас Жезл. Не дожидаясь команды от своего владельца, он метнулся вверх по туннелю, и хватка чудовища ослабла. Все же, однако, это была жадная тварь, ибо даже, оглушенная или убитая, жертву свою она отпускать не желала. С омерзительным сосущим звуком туннель начал проталкивать Ондрида вверх. Сначала Фотурианец сопротивлялся, но когда вернулся Жезл, понял - бояться больше нечего. Сделав свое дело, Предмет Нид светился ровно, и тепло, исходящее от него, было не обжигающим, а ласковым, мягким.

Последний толчок, последняя судорога мышц - и Ондрид, прорвав упругую пленку, вывалился на полированную мраморную плиту, под черное, с прожилками молний, небо и проливной дождь. Укрывшись за обломком статуи - это была девушка с кувшином - он принялся разглядывать существо, которое принесло его сюда. Было это нечто наподобие паука - сотнями длинных и тонких жгутиков вцепилось оно в лицо гигантскому каменному херувиму, закрыв нос и рот. На спине у твари виднелось рваное отверстие, через которое и вылез Ондрид. Несмотря на сквозную дыру, чудище было все еще живо - бока его поднимались, жгутики подрагивали, и, дабы не искушать судьбу, Ондрид решил отойти от него подальше.

Странный пейзаж простирался вокруг, в этом таинственном, непонятном мире. Торчали из земли колонны, одни - низкие, Ондриду по пояс, другие - высокие - до самого неба, тут и там попадались статуи и даже скульптурные группы. Все они были словно незавершенными - не хватало ног, рук, носов, глаз, и многие выглядели так, словно их создатель был плохо знаком с человеческими пропорциями. Дети с раздутыми, непомерно огромными головами и слоновьими ногами, женщины с вдавленными внутрь грудными клетками, мужчины - однорукие, трехрукие, с крохотным отверстием на месте рта - все это, в сочетании с тем, что где-то поблизости таился человек из Темных Миров, навело Ондрида на мысль, что он, возможно, наблюдает не что иное, как Мастерскую Творца. Где-то же надо было ему экспериментировать, разве нет? Пришла Фотурианцу на ум и другая мысль, куда более мрачная, однако случилось нечто, что отвлекло его внимание - впереди, между двумя колоссами - мужчиной с бычьей головой и женщиной-кошкой - мелькнул сквозь дождь человеческий силуэт.

- Стой! - крикнул Ондрид. - Стой, кому говорят!

Но кто бы это ни был, он Фотурианца, разумеется, не послушал. Ондрид бросился в погоню: скользя по мокрым мраморным плитам, перепрыгивая через обломки статуй, он настиг-таки незнакомца - впрочем, тот вовсе и не думал от него убегать. Это был пожилой импозантный мужчина в строгом костюме с галстуком. Лицо его - высокий лоб, чуть крючковатый нос, аккуратно подстриженные седые волосы - показалось Ондриду смутно знакомым. Где-то он видел этого человека, вспомнить бы только где…

Заметив Ондрида, незнакомец захлопнул книгу, которую только что листал, чуть поклонился и протянул Фотурианцу руку.

- Хоть вы и артефакт, а все же вежливости никто не отменял, - сказал он хрипловатым, но бодрым голосом. - Юнус Каркасов, профессор Института, завкафедрой сравнительной фотурологии.

- Ондрид, - пожал руку Фотурианец. - Вы сказали - фотурология?

- Разумеется! Кстати, хочу сделать вам комплимент - для существа, созданного ДАНКЛИГом, вы чрезвычайно достоверны. Обычно он подсовывает каких-нибудь гомункулов, которые понимают две-три фразы, да и те - со скрипом. Что поделать, это максимум для ВВЕДЕНИЯ, а дальше я продвинуться пока не могу. Ну-ка, повернитесь, я хочу посмотреть на вас сзади… Хм, какое интересное одеяние! Теоретически, ДАНКЛИГ черпает данные из моей памяти, однако я не помню там ничего подобного… Как вы сказали, вас зовут?

- Ондрид, - повторил Фотурианец. - И какое отношение ко всему этому имеет мой друг Данклиг? Почему вы повторяете его имя?

- Нет-нет-нет, - покачал головой Каркасов. - Не Данклиг, а ДАНКЛИГ - это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Кстати, у вас и правда есть друг с таким именем, да?

Ондрид кивнул.

- Прекрасно! Замечательно! Вот это я понимаю, полноценная симуляция! Видимо, я до такой степени синхронизировался с ЛОРКЕНГАРом, что ДАНКЛИГ занялся самостоятельным творчеством! Что? Вам непонятно? Ну, не знаю, надо ли что-то объяснять? В конце концов, когда я активирую свою схему, вы и это милое местечко просто исчезнете, и все тут. Минуточку, что это за сияющая штучка рядом с вами? Она летает сама по себе? Чудно, чудно! Ладно, слушайте, так уж и быть. Вот ЛОРКЕНГАР, - показал он Ондриду книжку, серую, с черными буквами на обложке. - Это устройство ввода-вывода, проще говоря - передатчик. Что и куда он передает - не знает даже Цейтлин, наш директор, и вот это мы в Институте и пытаемся выяснить. Пока что ясны только некоторые закономерности, например, цикл.

- Цикл? - переспросил Ондрид. Беседа уже начала его утомлять, однако оставлять этого странного человека за спиной не хотелось.

- Да-да, цикл ФОТУРО! Кое-как, тишком, ползком - додумались до того, что это как-то связано с предназначением человека. Ну, были определенные предпосылки для такого вывода - эксперименты, случаи, то да се - в общем, решили работать дальше, пока все не выясним. Начали сериями делать шары, обновлять, настраивать, наплодили в ЗОНКЛИГЕ кучу схем - в прошлое, в будущее, под землю, ну и пошло-поехало, у каждого свой ДАНКЛИГ, и не один. Вы, например, сейчас в моем. Впрочем, нет - вы и есть мой ДАНКЛИГ, точнее, его часть. Такая, знаете, условная реакция среды, только обычно подбрасывает болванчиков, а вы ничего, с собственной головой! Эволюция!

- Послушайте, - сказал Ондрид. - Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите. Более того, я думаю, что все это - какая-то хитрость Темных Миров. Если вы хотите меня задержать, то у вас это не выйдет. Если нет, ответьте просто и ясно на один вопрос - видели ли вы здесь человека в разорванной одежде? Маленький, худой, лысый, левая рука длиннее правой?

Говоря это, Ондрид выглядел довольно грозно, и все же Каркасов не испугался.

- Надо же, - сказал он. - Да это же настоящий внутренний конфликт! Одно детище ДАНКЛИГа преследует другое. Нет, друг мой, я никого не видел. Разве что… А не может быть так, что этот ваш приятель обратился в корабль?
- В корабль? - переспросил Ондрид.

- Ну да. Это же ДАНКЛИГ, здесь все существует для того, чтобы создать условия предназначению! А если предназначению, чтобы исполниться, нужно обратить человека в корабль, будьте уверены - так и случится.

- Хорошо, - сдался Ондрид. - Может быть, он и превратился в корабль, этот Исним. Покажите хоть, где его искать.

- Легко, - сказал Каркасов. - Кстати, вы очень и очень похожи на… А, нет, неважно! Скажите лучше, зачем вам этот человек. Сколько раз хожу в ДАНКЛИГ, а внутренний конфликт вижу впервые!

- Ох, - сказал Фотурианец. - Это долгая история. Если коротко, то он напал на дочь моих друзей…

- Как именно? - перебил его Каркасов. - Это очень важно! Поскольку вы - порождение моего мозга, я, возможно, смогу вам помочь. Хоть вы и фантом, а тоже заслуживаете, чтобы с вами обращались по-человечески. Итак, как он это сделал?

- Он уколол ее иглой.

- Ну, конечно! - профессор хлопнул себя по лбу. - Эта история явно порождена моими воспоминаниями о той операции! Все сходится! Мне тогда пытались имплантировать кое-какую информацию в виде РНК, и я едва не рехнулся. Это очень опасно! Есть у вас специальное оборудование?

- Найдется, - сказал Ондрид.

- Очень хорошо! Хотя если не подойдет, скажите мне, как встретимся - я выдумаю новое. Неважно! Вам надо сделать следующее, мой друг - во-первых, сфокусировать поле, во-вторых…

Тут в ход пошли незнакомые Ондриду термины, и произносил их Каркасов так быстро, что Фотурианец просто не успевал уточнить значение.

- Таким-то образом вы и создадите в ее мозгу барьер на пути вредоносной информации, - закончил, наконец, профессор лекцию. - Видите, все просто. Потом, конечно, придется учить ее разбираться в полученном знании, но это всяко лучше, чем лить слезы над гробом. Даже если это всего лишь ДАН…

Не успел он закончить фразу, как моргнул и исчез. Осталась только книга, которую он держал под мышкой - мгновение она висела в воздухе, затем шлепнулась на землю и открылась на чистой странице. С удивлением Ондрид заметил, как на ней появляются буквы.

Ну, вот, - писал, по-видимому, тот же Каркасов, - меня выкинуло. Едва ли мы уже встретимся, а все же я обещал подбросить вас до этого корабля. Появился он тут недавно, хотя я о нем вовсе не думал. Просто скопируйте эту схему (рядом появилась странная геометрическая фигура) и ни о чем не беспокойтесь.

Всегда Ваш,
Юнус

- Черт знает что, - пробормотал Ондрид. - Ты понимаешь что-нибудь? - спросил он у Жезла. Жезл засветился чуть ярче и окончательно потух. - Проклятые Темные Миры!

Все же, несмотря на недоверие, он достал блокнот и скопировал нарисованную Каркасовым фигуру. Казалось бы, ничего не произошло, однако, едва Ондрид моргнул, мир вокруг него переменился.

Он стоял посреди огромной равнины, и в лицо ему бил холодный ветер. Солнца здесь не было, но от травы исходил неяркий свет. Впереди маячила неясная громадина. «Корабль», - подумал Ондрид и двинулся вперед. Это и вправду оказался корабль - огромный, четырехпалубный, с ржавым якорем, увязшим в песке. Почему-то Фотурианцу показалось, что в корабле есть нечто иснимовское. Это была очень странная мысль, и все же что-то такое в нем определенно присутствовало. Изгиб труб, расположение палуб? Ондрид почувствовал, что разум его на грани. Это был корабль, но это был и человек. Еще немного, и Фотурианец сошел бы с ума, но тут раздался насмешливый голос, и Жезл, реагируя на посланца Темных Миров, вспыхнул ослепительным зеленым пламенем.

Это и вправду был Исним - в облике корабля. Только здесь, в пространстве Абсолютной Тайны, это было возможно.

- Ты пришел, - прогудел он мощным, поистине корабельным басом. - - Как тебе эта реальность — нравится? Да, с фантазией у тебя туговато. Здесь ведь можно быть кем угодно, а ты остаешься собой!

- Противоядие, - напомнил Ондрид. - Ты сказал, если я найду тебя, ты отдашь противоядие для девочки. Я нашел тебя, и я жду.

- Не все так просто, - прогрохотал Исним. - Сперва тебе придется победить меня! Правда, - он хмыкнул, - понятия, не имею, как ты это сделаешь. Ты ведь козявка в сравнении со мной, и даже светящаяся штуковина тебе не поможет!

Словно подтверждая слова Иснима, Жезл качнулся в воздухе и плавно спланировал Ондриду на ладонь.

- Хорошо, - сказал Фотурианец. - И что же я должен делать?

- Стать кем-то другим, очевидно же! Что может справиться с кораблем? Думай и превращайся!

Ондрид подумал — и неожиданно для себя обратился в море, небольшое, но очень бурное. Подул штормовой ветер, по всей равнине разлились пенные волны.

- Вот это я понимаю! - крикнул Исним. - Право руля! Смотри не захлебнись, ты ведь еще не привык к такому!
И действительно, в первое мгновение Ондриду показалось, будто он тонет. Не было рук, чтобы грести, не было ног, чтобы достать до дна, да и дна, собственно говоря, никакого не было. Дело чуть было не кончилось плачевно, однако Ондрид вовремя осознал, что море в море утонуть не может, а, стало быть, опасаться нечего. Собрав все свои течения, он обрушил на Иснима гигантское цунами, но не тут-то было: гнусно хохоча, посланник Темных Миров обернулся десятью тысячами тонн загустителя, и Ондрид, огромный жидкий Ондрид, весь обратился в полупрозрачный студень. Время замедлилось, обрело цвет и объем; каждая мысль, казалось, весила не меньше тонны. С великим трудом Фотурианец додумался до нужной химической реакции, в результате которой Иснима отторгло и вынесло на крошечный островок в виде белковой взвеси.

Но и посланник Темных Миров был не лыком шит. Мгновение - и на островке, болтая ногами в прибрежном киселе, сидел бородатый великан с огромным половником в руках.

- Вот это да! - прорычал он хрипло. - Миллиард тонн Фотурианского холодца! Давненько я не ел - с тех самых пор, как мне вырезали желудок. А ну-ка, отведаем…

Он зачерпнул полный половник Ондрида и опрокинул себе в пасть. «Вот он, мой шанс», - подумал Фотурианец и резко переместил сознание в проглоченный комок. Исним тем временем зачерпнул второй раз, но то ли вкус был не тот, то ли еще что, а только он скривился и выплюнул студень обратно в океан.

- Эй, - воскликнул он обиженно, - куда ты делся? Так нечестно, я…

Но закончить предложение он не успел, ибо живот его вспучился и лопнул - это Ондрид внутри превратился в фугасный склад. С мощностью он, правда, переборщил, поскольку взрывом ошметки великана разбросало далеко-далеко, и нельзя было отследить, в каком именно из них спрятался Исним.

Воспользовавшись временным затишьем, Фотурианец решил перейти в наступление. Вернув себе нормальный облик, он сделал то, что следовало бы, пожалуй, сделать с самого начала, а именно выдумал особый, Разрезающий Обличья, нож. Против него не могла устоять ни одна личина, и когда Исним восстал из моря в виде увешанного водорослями божества, Ондрид встретил его во всеоружии. Напрасно посланник Темных Миров трубил в боевую раковину, напрасно грозил трезубцем - Фотурианец взмахнул ножом и рассек его пополам, сверху донизу. Тогда Исним обратился в тысячеглавого змея, но и тысячу голов, включая бессмертную, отрубил нож.

Какие только формы не принимал он - и дракона, и крейсера, и матери Ондрида, и неба, и даже Вселенной - ничто не помогло, и вот, обессиленный, Исним упал перед Ондридом в своем истинном обличье - маленького истощенного человечка с тонкими руками и ногами. На животе его виднелся огромный рубец - должно быть, он не врал, когда говорил, что ему удалили желудок. В груди, под тонким слоем кожи, пульсировала сфера с заветным лекарством. Ондрид поднял нож, чтобы извлечь ее, но Исним остановил его.

- Подожди, - сказал он и скорчился в приступе сухого кашля. - Кха, кха, кха, подожди. Лекарство - это половина, нужно еще…

- Что? - спросил Ондрид.

- Эта игла - кха, кха - ты знаешь, что это?

- Один из Предметов Нид, я думаю. Как и все, что исходит из Темных Миров.

- Верно, - сказал Исним. Кашель кончился, и теперь он говорил спокойно и даже несколько умиротворенно. - Она называется Игла Пустоты, ее имплантировали мне, когда я был еще младенцем. Она из той версии Творения, в которой человек не приобретает знания сам, а получает все нужное при рождении. Игла - это шприц, инъектор. Один укол - и в голове у тебя все знания о мире, абсолютно все. В том мире человеку нужно было бы не учиться, а лишь структурировать уже имеющееся знание; впрочем, как раз для этого он был бы подготовлен телесно. Здесь же… Если не оградить полученные знания барьером, мозг этой девочки умрет.

- Почему ты мне это рассказываешь? - спросил Ондрид. - Разве ты не хотел ей навредить? Разве ты не для этого явился на пир - чтобы обратить сказку в кошмар и продемонстрировать могущество Темных Миров?

- Нет, - ответил Исним. - Я умираю, а потому могу говорить правду, не боясь наказания. Я пришел за тобой, Фотурианец, ты и только ты был моей целью. Слушай, не перебивай, другого шанса не будет. Это эксперимент, проверка - готовы ли вы к тому, чтобы принять приглашение. Завеса будет снята - на время. Ступай один, не бери с собой никого. А я - я выполнил свою функцию. Ступай, твой Жезл укажет обратную дорогу. Сон… Мать… Дом… Свет…

Сказав так, Исним закрыл глаза, и по телу его прошла дрожь. Смертью его, однако, дело не кончилось, ибо на глазах у изумленного Ондрида из тела мертвеца вырос высокий черный экран, по которому незамедлительно побежали зеленые светящиеся буквы.

ОТ ЛИЦА ФУНКЦИИ СЕМЬ ПОЗДРАВЛЯЕМ ВАС С УСПЕШНЫМ ЗАВЕРШЕНИЕМ ВСТУПИТЕЛЬНОГО ИСПЫТАНИЯ И ПРИГЛАШАЕМ ДЛЯ ДАЛЬНЕЙШЕГО СОБЕСЕДОВАНИЯ В ЗЕМЛЮ, ИМЕНУЕМУЮ КИЛАК. РЕКОМЕНДУЕМ ОТБЫТЬ НЕМЕДЛЕННО, НЕ СТАВЯ НИКОГО В ИЗВЕСТНОСТЬ. ОТ ВАШЕГО РЕШЕНИЯ ЗАВИСИТ СУДЬБА ЕСТЕСТВЕННЫХ ПЛАНЕТ. ФУНКЦИЯ ТРИ СОДЕРЖИТ В СЕБЕ НЕОБХОДИМЫЙ МАРШРУТ, УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА ОЗНАКОМИТЬСЯ С НИМ ПЕРЕД ОТПРАВЛЕНИЕМ.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МАСТЕР ОНДРИД. МЫ ВАС ЖДЕМ.

- Куда - добро пожаловать? - спросил вслух Ондрид и в тот же миг понял - куда. Но что значит - «Функция три содержит в себе маршрут»? Кто это - Функция три? Впрочем, и эту загадку Ондрид решил успешно: таинственной Функцией, за неимением других вариантов, был сам Исним. Маршрут, равно как и лекарство для Грании, следовало извлечь из него.

Разрезав кожу на груди посланника Темных Миров, Фотурианец достал фиолетовую сферу с плещущейся внутри жидкостью и сделал еще один надрез, на этот раз - на животе. Не без брезгливости погрузив руку внутрь, он нащупал несколько предметов разной формы - все они были на ощупь холодные. Одним из трофеев оказалась серебристая пластинка со множеством выгравированных на ней точек, и, если отбросить несколько лишних, рисунок оставшихся довольно точно повторял карту существующей Вселенной. Четыре точки были выделены особенно жирно - Темные Миры. Напротив одной из них стояла еле заметная буква «К».

Ондрид нахмурился и положил пластинку во внутренний карман мантии. С Темными Мирами он разберется, это непременно - а сейчас ему следовало поспешить на помощь Грании. Нет смысла описывать его обратный путь, достаточно сказать, что он вернулся на Землю Амлун, вновь запустил при помощи Жезла время и собственноручно влил в уста Грании противоядие от укола Иглы Пустоты.

На глазах у отчаявшихся родителей принцесса порозовела, однако до пробуждения было еще далеко. Растянув над оборудованием защитное поле Скепсиса, Ондрид прозондировал ее мозг и обнаружил в нем смертоносное ядро чуждых, нечеловеческих знаний. Ядро это уже пустило метастазы и выжечь их - значило обречь Гранию на безумие.

- Увы, - сказал Ондрид королю и королеве. - Я не могу изъять из ее мозга то, что туда вложено. Мне под силу лишь научить ее справляться с этим - правда, придется слегка подкорректировать ее личность.

- Как именно? - спросила встревоженная королева.

- Не волнуйтесь, - поклонился Фотурианец. - Я просто сменю кое-какие приоритеты, вот и все. Если раньше она заботилась лишь о себе, теперь ее станут интересовать другие проблемы. Познание мира, например.

- И что - это поможет? - удивился король.

- Кто знает? - Ондрид пожал плечами. - Лишним уж точно не будет. Возможно, узнавая о тысячах вещей, существующих во Вселенной, она сумеет разобраться с тем, что находится теперь у нее в голове. Наверняка можно сказать только одно - прежней она уже не будет. Как это ни горько, но принцессу Гранию вы видите в последний раз.

- Кем же она тогда будет? - воскликнули в один голос царственные супруги.

- Фотурианкой, - улыбнулся Ондрид. - Ибо больше с ее недугом ей податься некуда.

Так и пришла к Фотурианству Грания - волей случая, вопреки Порядку Вещей. Перейдем теперь от сказочной принцессы к Коле (он же - Фотурианец Алексеев), благо его история короче и проще.

Коля был родом из Земли Гилвур — оттуда же, откуда и Фотурианец Квонлед, но с того полушария, где люди были подобрее, а имена — попроще. В отличие от Квонледа был он не бунтовщик против тирании Механического Бога, а обычный мастер-наладчик, каких двенадцать на дюжину. День-деньской работал он на нижнем уровне города Тринадцать, закручивая гайки и следя за давлением в гигантском котле, пока однажды на него не пал выбор главного компьютера. Бог знает, зачем ему понадобился Коля — не отличался тот ни умом, ни статью — однако именно его зловредный механизм избрал своей очередной жертвой.

Дело тут было вот в чем. Компьютер этот управлял всеми системами города, а для полноценной работы ему требовались биологические компоненты, сиречь человеческие мозги. Усваивал он их особой камерой, «морилкой», как ее называли в народе: человек, помещенный туда, томился по несколько недель, прежде чем его нейронную сеть поглощал голодный электрический разум. Дабы скрасить несчастным узникам их последние часы, компьютер даровал им право брать с собой в «морилку» один предмет — разумеется, кроме оружия, ибо желающих разнести машину на части всегда было немало. Большинство брало с собой фотографии любимых — их потом вымывало вместе с тем, что осталось от тел — Коля же, верный себе, взял книгу Фотурианки Аньес «Легенды и Мифы неупорядоченной Вселенной». Мир за пределами Земли Гилвур, таинственный и необъятный мир — такова была вечная Колина слабость.

Над ним всегда смеялись, сколько он себя помнил — мечтатель, считает ворон, а мог бы выучиться на старшего механика, что освобождает от участия в жеребьевке, мог бы не торчать на затхлом подуровне, а сидеть в чистом и светлом кабинете, ближе к начальству! Но нет — подготовке к квалификационному тесту три-два-восемь он предпочел бессмысленное копание в архивах, чтение старых газет да изучение этой глупой книжки, написанной — фу ты, ну ты! - какой-то Фотурианкой. Там ведь одна чепуха, говорили ему, сказочки, да и только — что тебе толку в других Землях, когда ты не можешь толком прожить в своей собственной? Но Коля, разумеется, не слушал.

И вот он сидел в «морилке», с книжкой на коленях, в ожидании неизбежной смерти. Воздух вокруг него переливался и дрожал — то бушевали бессчисленные наномашины, часть которых уже внедрилась Коле в мозг и вела там свою никому не видную работу. Что оставалось бедняге, кроме как покорно ждать окончательного умственного распада? Скоро он совсем перестанет соображать, превратится в слюнявого недоумка. Как много он не успел в жизни — не путешествовал, не боролся со злом, не любил — ничего из того, что написано в его любимых книгах, он уже сделать не сможет, у него не осталось времени. Все, что теперь в его силах — цепляться за уже известное, не выпускать последнее, что поддерживает угасающий разум на плаву.

Речь шла об одной истории из книги, которая была Коле особенно дорога. Дело было не столько в тексте, текст был самый заурядный — Аньес писала сухо, ученым, нехудожественным слогом — сколько в иллюстрации, которая завладела воображением механика раз и навсегда. Изображена была на ней принцесса Грания из Земли Амлун, в истории же рассказывалось о том, как она стала Фотурианкой, то есть о ране, что нанес ей посланник Темных миров, и о путешествии, которое предпринял Ондрид, чтобы ее спасти.

По-видимому, некоторые вещи в мире вечны, и существование их не зависит от того, Упорядочена Вселенная или нет. Я говорю о любви с первого взгляда — о той ее разновидности, когда человек влюбляется как бы заочно, в картину или фотографию. Именно это и случилось с Колей - он влюбился в Гранию, влюбился раз и навсегда. Значительную роль в этом сыграла ее нездешность, непохожесть на остальных: когда томят неясные желания, когда сердце сжимает пронзительная тоска, которой не можешь поделиться с другими, потому что не находишь слов - нет лучшей точки приложения чувств, чем Сказочная принцесса с фиолетовыми волосами и глазами цвета авантюрина; человек, который вроде бы реален, а вместе с тем недоступен, недостижим.

О, сколько часов провел Коля, мечтая хоть однажды, одним глазком увидеть свою возлюбленную — и сотой их части хватило бы на то, чтобы завоевать обычную, земную девушку! Можно было бы посмеяться над беднягой, цепляющимся за небылицы вместо того, чтобы наслаждаться реальными благами, когда бы не чудовищная ситуация, в которой он в конце концов оказался. Да, «морилке» было решительно все равно, кого морить — реалиста или мечтателя; вот только мечты, как оказалось, будут попрочнее реальности — ну, по крайней мере, в случае Коли, это оказалось именно так. Печалься он о какой-нибудь своей подружке, которую ему не доведется больше приласкать, и на атомы его разобрали бы куда быстрее. Но Сказочная принцесса и все, что с ней было связано — приключения, подвиги, возвышенные чувства — все это придало его борьбе за собственный рассудок значительно больший размах. Да, за мечту мы порою бьемся отважнее, чем за реальность — вот только когда мечта сама приходит нам на помощь, впоследствии часто приходится жалеть, что она не осталась мечтой.

Мечта Коли явилась к нему в облике самой принцессы Грании; она, будучи Фотурианкой, прибыла в Землю Гилвур как раз затем, чтобы покончить с игом главного компьютера. Словно вихрь, ворвалась она в «морилку» за мгновение до распада; это было похоже на кадр из фильма — она, картинно отставив ногу, стоит на фоне осыпающихся от нестерпимого жара наномашин. Имелись, правда, нюансы, к которым Коля оказался не готов: так, в отличие от картинки, где у Принцессы были вполне сказочные (пусть и фиолетовые) длинные волосы, Фотурианка щеголяла стрижкой под мальчика, короткой-короткой, такой, что торчали уши. Вышел казус и с голосом — в мечтах своих Коля представлял Гранию щебечущей, словно птичка, нежным и чистым сопрано, на деле же оказалось, что голос у нее низкий, даже с небольшой хрипотцой — голос не любовницы, а бывалой медсестры.

- Живой? - спросила она его. - Вылезай отсюда. Аньес, осмотри беднягу, кажется, он немного тронулся. Чего ты на меня уставился, а?

- Ээээээ… - только и выдавил из себя Коля. Момент превращения мечты в действительность — всегда самый неловкий; как если бы твою сокровенную мысль вдруг вырвали из теплой и уютной головы и выставили на всеобщее обозрение.

- Что это у тебя? - спросила вдруг Грания и резким движением вырвала у Коли из рук «Легенды и Мифы». - Ого, Аньес, да у него твоя книга! Не староват ли ты читать сказки, парень? Ну-ка, посмотрим, - открыла она заложенное место, — ба, да это же я! Аньес, ты никогда не говорила, что я есть в твоей книге!

- Не говорила, - подтвердил другой голос, за пределами «морилки». - В ней все есть, и этот случай тоже будет. В следующем издании. Надо же как-то увековечивать ваши подвиги.

- Это непременно, - сказала Грания. - Какая, однако, честь — на мне даже сделали закладку!

- Более того, - сказала неведомая Аньес, - по законам этого города в «морилку» с собой можно взять только одну вещь. Сюда люди обычно берут самое дорогое. Вывод?

А какой тут мог быть вывод? Все было ясно, как день: спасенный, выведенный наружу, Коля принялся умолять Гранию взять его с собой. Он, конечно, не герой никакой, даже не воин, и в приключениях ее, прекрасных и Сказочных, будет только обузой, но, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, дай мне шанс, мне нужна только ты!

- Но ты же влюбился в картинку, - Грания, как всегда, мыслила трезво. - Какое отношение она имеет к реальной мне? За все, что ты там напридумывал, я ответственности не несу.

И это была чистая правда — Коля и сам это прекрасно понимал. Но: будучи по природе своей человеком очень упрямым, отказаться от своей придуманной любви он не мог. Как же это так — отбросить то, что помогло ему продержаться, выжить? Отказаться от возвышенной, Сказочной любви и уйти к обычным людям, искать обычную? Нет, это недостойно мечтателя! Зря, что ли, сердце его трепетало при мысли о волшебных замках, об усеянных маками полях, по которым он будет, рука об руку, гулять со своей возлюбленной? Возвышенные чувства, желание видеть свою причуду не праздной фантазией, а чем-то важным, идущим непосредственно от сердца — все это держало его крепко. Он был упорен в своем желании следовать за Гранией — что ей оставалось, кроме как согласиться?

Путешествие в Землю Тилод, принесение Фотурианской клятвы, дружеское рукопожатие Ондрида (уже тогда Коля ощутил первые признаки ревности — как запросто Первый Фотурианец общался с Гранией, в то время, как он сам до сих пор краснел и мялся прежде, чем с ней заговорить!) - все это, наконец, осталось позади, и началась серьезная работа. Бок о бок с бывшей принцессой — третьего члена группы, Фотурианку Аньес, Коля в любовном угаре почти не замечал — он боролся с жестокостью Мифа, Упорядочивал Земли (что такое Упорядочивание, Коля толком не понимал), и прочая, и прочая — все, ради того, чтобы…

А, собственно, ради чего? Чтобы быть вместе — но с реальным человеком или с картинкой? И где — в придуманном царстве грез или в неупорядоченной, бестолковой, жестокой и глупой Вселенной? Все эти вопросы не давали Коле покоя, он мучился ими денно и нощно (чтобы как-то снизить градус страдания, скажу, что мнением Грании об этих его чувствах он не слишком интересовался, полагая, что уж она-то воспринимает их как должное). Одним словом, это было мучительно, глупо, ужасно и нуждалось в каком-либо разрешении — хоть в каком-то. Усугублялось все еще и тем, что, несмотря на всю любовь, реальный человек, не картинка, Коле не нравился, злил. Раздражали его манеры Фотурианки, ее голос, стрижка, привычки, назойливая эрудиция, самомнение, острый язык — все, что отдаляло Гранию от образа принцессы, все это хотелось убрать, отмести. Но не получалось, никак нет. Одно время Коля даже думал о самоубийстве (не Фотурианские мысли, но Человеком Будущего Коля был условно, пока это было необходимо), потом все же решил ждать. Что-то должно было случиться, что-то такое, что все прояснит и приведет в порядок.

Предыстория затянулась, и о третьем члене группы я скажу кратко, совсем в ее духе. Это была Фотурианка Аньес, автор книги «Легенды и Мифы неупорядоченной Вселенной», вобравшей в себя как истории отдельных Фотурианцев, так и все самое интересное, что в этой Вселенной успело произойти. Потребность в такой книге диктовало само время — скоро, верили Фотурианцы, неупорядоченная Вселенная останется в прошлом, и в новом, счастливом мире, где не будет места злу и несправедливости, этот труд станет памятником былым делам.

В отличие от Грании, Аньес была обычной девушкой из обычного мира. Низенькая, пухлая, рябая — в нее не влюблялся никто и никогда. Она была предельно целомудренна, все ради науки, ничего — для красоты. Подобно тому, как книга ее связала Колю и Гранию, сама она была своеобразной прослойкой между ними: буфер, передатчик — обидная роль, если бы вопросы пола хоть как-то ее волновали. Бесполое существо, Фотурианка до мозга костей — такой была Аньес. Или нет? Или было в ней что-то женское? Пожалуй: в самой-самой глубине книжной, профессорской души ей нравился Коля. Чем же? Своей обычностью, простотою: как не похож он был на высокомерных людей из миров науки и на вычурные создания Мифа! Любовный треугольник, пусть и неявный - вот что такое была группа Грании, и этому любовному треугольнику (не только «женщина-мужчина-женщина», но и «персонаж книги-читатель-автор») предстояло вскорости столкнуться с очень непростой задачей.

Утро, как я уже говорил, было серенькое, скучное. Коля наскоро смонтировал установку, замерил для Грании коэффициент Ревского — тот упорно полз вверх, превращая некогда сказочный мир в заурядную провинциальную планету — и тут со стороны деревни донесся серебристый женский крик. Кричала Аньес, его коллега — надо же, подумал Коля машинально, вот это глотка! - кричала, как обычная до смерти перепуганная баба — она, бесстрашная Фотурианка, спускавшаяся науки ради в пасть адскому псу!

Поле Скепсиса вокруг палатки Грании моргнуло и исчезло, а сама она - растрепанная, в дыхательной маске, в толстых защитных перчатках — выскочила наружу.

- Ты слышал? - схватила она Колю за рукав. - Вскрывай ящик, коды у тебя!

В ящике — тяжелом, ярко-красном - хранилось оружие, и был это единственный контейнер на всю экспедицию, к которому Грания не имела доступа. Укол Иглы Пустоты стер ее прежнюю личность, Фотурианские идеи сформировали новую, и была она не то чтобы жестокая, но несколько неразборчивая в средствах. Сказочной Принцессе, капризной и своенравной, убить кого-либо было не под силу — нынешняя же Фотурианка, борец за прекрасное будущее, убивала легко, словно бывалый вивисектор, растерявший уважение к жизни.

Щелчок — и ящик открылся, явив взору нейтринный аннигилятор, такой громоздкий, что держать его приходилось на плече. Желтый индикатор показывал стопроцентный заряд. Десять тысяч выстрелов, чудовищная разрушительная мощь.

- Ну, это уже что-то, - сказала Грания, едва Коля вооружился. - Терпеть не могу невротиков, а ты выглядишь как-то спокойнее, когда держишь такую махину. Не бойся, я тебя защищу.

Впору было удивляться, проверять показания счетчиков, заново высчитывать коэффициент Ревского, но факт оставался фактом: в деревню пришел самый настоящий великан.

- Он… Он… Он — огромный! - у Аньес стучали зубы, лицо было бледное, с красными пятнами на щеках. И без того не красавица, от страха Фотурианка подурнела еще сильнее. Особенно портил ее хлюпающий нос, из которого самым натуральным образом текло. Глядя на нее, Коля не мог не поморщиться: и это — женщина? Нет, Грания была совсем другой:

- Что огромный — это и так понятно! - прервала она аньесино бульканье. - Как он выглядел? Подробности мне, быстрее! Я хочу знать, был ли это обычный Сказочный болван, который чудом пережил Упорядочивание, или какая-то современная дрянь? Не мямли, Аньес, соберись! Ну!

С этими словами она взяла фольклористку за плечи и хорошенько тряхнула. Голова мотнулась взад-вперед. Аньес заплакала.

- Не пойму, чего она так раскисла, - отпустила коллегу Грания. - Вроде опытный человек, а тут… Ладно, сделаем по-другому. Аньес, я буду задавать тебе вопросы, а ты кивай: один раз — да, два раза — нет. Поняла?

Кивок.

- Хорошо. Он был похож на человека?

- Грания, - Коля тронул плечо возлюбленной. Та недовольно отдернулась. - Может быть, спросим деревенских?

- Не мели чепухи, - сказала Грания. - Что эти олухи нам расскажут? А-а-а, чудище, спасайтесь, кто может? Аньес, я жду!

Кивок.

- Так, без излишеств, значит. Никаких вторых рук, скорпионьих хвостов, фасеточных глаз. Едем дальше. Одежда — был ли он одет?

Два кивка.

- Голый, даже без набедренной повязки?

- Живот, - еле слышно сказала Аньес. - У него был живот.

- Ну и что? Живот у всех есть.

- Прозрачный… - и тут Аньес потеряла сознание.

- Вот рохля! - с досады Грания ударила кулаком себе по бедру. - Ладно, я придумала. Коля, тащи сюда деревенских!

- Но ты сказала… - начал было Коля.

- Фотурианец Николай! - посмотрела она на него своими оранжевыми, сказочными, нечеловеческими глазами. - Вы забываетесь!

Мгновение Коля готов был взбунтоваться против реальной Грании, но вдруг она сделала жест из прошлой жизни — поправила машинально давно уже несуществующий локон — и тем напомнила ему Принцессу: дивный, страстно желанный фантом.

- Ладно, - вздохнул он. - Ты, как всегда, права. Иначе и быть не может.

Он стоял перед ними — нескладный деревенский увалень, которого Коля отыскал в подполе раздавленного дома. Соломенные волосы, веснушки, картошка-нос. Интересно, он помнит еще дни, когда Вечнос был Землею Мифа? Как он тогда жил — пас ли драконов, играл ли на свирели для нимф?

- Ну, он эта! - размахивал парень руками. - Пришел, раз, раз, и все! И куру, и коровку, и порося… И стоит, лыбится. Серый, рог во лбу. Во!

- Очень информативно, - кисло улыбнулась Грания. - Сразу видно человека из Упорядоченного Мира. Коля, ты бы нашел кого поприличнее, а?

- Старосту великан разорвал на куски, - Коля пожал плечами. - Остальные разбежались.

- Черт! - Грания сплюнула. - Придется искать самим. Отнесем Аньес в лагерь и прочешем окрестности. Ну, что еще?

- Может быть, известим Евстахия? - робко предложил Коля. - В конце концов, он ведь бывший наш, может быть, что-нибудь и подскажет…

- Коля! - опять этот взгляд! - Ты сегодня просто в ударе! Евстахий добровольно оставил Орден, настрочил мерзостный памфлет, который нам то и дело суют под нос, а ты хочешь идти с ним советоваться? Есть у тебя уважение к себе или нет? (Нет, сказал про себя Коля — иначе бы я не следовал за тобой по всей Вселенной, надеясь хотя бы на улыбку, на доброе слово). Если честно, я даже думаю, что он к этому как-то причастен. С него станется! Нет, Коля, никакого Евстахия. Мы просто пойдем и посмотрим на это чудовище. В конце концов, если оно оставляет такие следы, - Грания показала на яму в земле диаметром метров в шесть, оставленную одной только пяткой, и три ямы поменьше (пальцев у великана явно было не пять) - найти его труда не составит.

Говорить так о Евстахии Грания имела полное право. Евстахий, в прошлом Фотурианец, был смотрителем Земли Вечнос до того, как сюда прибыла ее группа. Точно так же, как они теперь, он некогда следил за Упорядочиванием, замерял коэффициент Ревского и отсылал данные в благословенную Землю Тилод. Потом что-то случилось — скорее всего, просто старость (ему было уже семьдесят два), душа захотела покоя — и бывший врач из поборника Фотурианских идей превратился в их хулителя. «Против Фотурианцев» - так назывался его памфлет, который начался с трехсот экземпляров, а после разошелся по всей Вселенной миллионными тиражами.

Урон Ордену был нанесен колоссальный, и разбираться с Евстахием прилетел сам Ондрид, Первый Фотурианец. Правда, казалось, была всецело на его стороне: мало того, что Землю Вечнос - ныне цивилизованную, безопасную, пригодную для спокойной, старческой жизни - некогда Упорядочил он сам, так еще и никакого Предмета Нид у Евстахия не было, а, стало быть, в случае вооруженного столкновению Ондриду он ничего противопоставить не мог.

Первый, впрочем, прилетел не драться. Со словом борются словом, и он вступил с Евстахием в диспут — вступил и благополучно проиграл. Говорили всякое: будто бы Ондрид сделал это сознательно, ибо совесть его была нечиста, будто бы в памфлете Евстахия приведены неопровержимые доказательства — как было на самом деле, не знает никто, важно лишь, что старику разрешили оставить Орден мирно, без всякой опалы, и он поселился в Земле Вечнос — доживать свой старческий век. Его даже не лишили Фотурианской мантии — пусть носит.

Гранию Евстахий раздражал — как молодость раздражает старость, и как поборника прогресса злит упорный и последовательный ретроград. В первую же их встречу — Евстахий передал ей символические ключи от Земли вместе с журналом изменений коэффициента — она не подала ему руки.

- Предатель, - сказала Грания, глядя ему прямо в глаза. - Рад, что напакостил? Счастлив? Отдавай и убирайся! Прочь!

- Бедная девочка, - покачал головой Евстахий. - В кого же Ондрид тебя превратил…

Это был их первый и последний разговор. Что же касается Коли и Аньес, они с бывшим Фотурианцем не успели перемолвиться и словом. Тем не менее, все время, что они провели в Земле Вечнос, эти последние три недели, полные работы, дух Евстахия словно бы витал над ними, как призрачное предзнаменование беды. Это был первый случай, когда человек добровольно оставил Орден, первый раз, когда Фотурианским идеям предпочли нечто иное. Как тут было не поминать его при каждой неприятности?

Уложив Аньес на единственной уцелевшей кровати в доме деревенского старосты, Коля и Грания пустились на поиски великана. Удивительно, но чем дальше он шел, тем неувереннее становился его шаг — расстояние между следами то укорачивалось, то становилось длиннее. Дважды он даже упал на колени, оставив две огромные вмятины и отпечатки трехпалых рук. Второе падение отмечала лужа зеленой дряни, в которую Коля, замечтавшись в очередной раз о Грании, провалился по колено. Лужа была свежая, от нее еще шел парок. Великан был совсем близко; вот рощица, берег реки, и он — катается по земле, держась за живот — почему-то беззвучно, только рот открывается и закрывается, словно им управляет невидимый механизм. Брюхо его, как и говорила Аньес, прозрачно, а внутри, в море зеленой дряни бьется и толкается о стенки что-то непонятное — то ли человек, то ли рыба-еж.

Хруст, треск — и живот лопается, словно передутый мяч. Жидкость льется, кажется, ей не будет конца, но вот она выносит на землю темное искореженное тело, спиной кверху, и, наконец, иссякает.

- Что за дрянь? - Грания тронула тело носком ботинка. - Коля, переверни это.

Коля послушался. Мертвец был страшен: руки его разрослись подобно древесным корням, пальцев на каждой было по десятку, и все они оканчивались глазами; ноги слились в один толстый стебель с подобием копыта на конце; в животе возникла сквозная дыра, которую обрамляли мягкие губы; из груди проросли костные шипы — самый длинный и распорол великану брюхо. Не изменилось только лицо — морщинистое, усталое, с ясными серыми глазами — лицо Евстахия, бывшего Фотурианца, бывшего смотрителя Земли Вечнос.

- Ч-черт! - Грания сплюнула сквозь зубы. - Прямо как знала! Надо было тогда еще…

- Подожди! - перебил ее неожиданно для себя Коля. - Это ведь он его убил!

- Кого? - посмотрела на него Фотурианка.

-Да великана же!

Грания задумалась, ибо в словах назойливого, глупого, вечно путающегося под ногами Коли была определенная правда. Почему Евстахий оказался в желудке у великана? Как вышло, что он столь чудовищно изменился? Ей не хотелось прощать предателю и самую малую толику вины, но в ситуации все же нужно было разобраться.

- А, чтоб тебя! - пнула она мертвеца, и от пинка бок его словно бы разъехался, и из этого телесного кармана выпал мокрый и смятый блокнот.

Коля поднял его, открыл на первой странице.

- От четвертого ноль шестого, - начал он читать. - Сегодня принял четверых: геморрой, простуда, перелом и lues, вторая стадия. Коэффициент Ревского — восемь и две десятых. Да тут только старые записи, Грания, ничего такого!

- Найди поновее, - приказала Фотурианка. - Листай, листай, я хочу знать, как все было.

Коля пролистал блокнот до последней трети и остановился на первой попавшейся странице.

Прежде всего, никакие Фотурианцы не избранные - никто нас не выдвигал и не назначал. То, что мы делаем, мы делаем по собственной воле, не имея на это никаких указаний свыше. Что? Я не слышу вопроса! Как у нас хватает на это наглости? Да вот хватает, как видите! (раздраженно) И почему вы не можете понять, что мы потому взялись за эту работу, что никто не хотел за нее браться? Кто-то должен Упорядочивать Вселенную, вот и все. Мы просто заполнили свободную нишу. Теперь отвечу на другой ваш вопрос, а именно необходимо ли Упорядочивание Вселенной и не лучше ли будет оставить все, как есть? Да, я понимаю, Порядок - это скучно, а Хаос обещает бесчисленные возможности, радость творчества и прочая, и прочая. Но уместится ли у вас в голове одна очень простая мысль - что и без ваших причитаний Хаоса во Вселенной 99,999999999%, а Порядка - всего 0, 000000001%? И что же, хорошее оно, это Мироздание? Достойно ли живется в нем людям? Искупит ли эта ваша романтика страдания миллионов, порожденные его, мира, несовершенством? Ответьте-ка, не прячьте глаз!

Ондрид, Первый Фотурианец, дискуссия с братом Евстахием, автором памфлета "Против Фотурианцев".

Выдержки из дневника брата Евстахия, бывшего Фотурианца

… развивая классификацию миров, предложенную Пауле, можно выделить миры с предсотворенной, заложенной в них историей, и миры, чей исторический процесс движется естественным путем. Несмотря на то, что подлинный возраст Вселенной составляет всего сто девяносто два года, обитатели миров с предсотворенной историей полагают, будто существуют уже много тысяч лет, что находит отражение в их мифах и преданиях. Один из таких миров — Земля Вечнос, где я пребываю ныне.

Вот ее несуществующая история.

Издревле Землей Вечнос правили Торианские ведьмы — единственные, кто владел секретами волшебства. Мир был игрушкой в их руках, они лепили из него все, что хотели: в один день — зеркальную сферу, в другой — тысячу островов, соединенных серебряными мостами. Чтобы избежать гибели от планетных метаморфоз, люди Земли построили гигантский ковчег, в котором укрывались всякий раз, как ведьмы принимались за ворожбу. Пока реальность перекраивалась согласно прихотям чародеек — порождая то зловещие, то жизнерадостные, но всегда — всегда! - причудливые, словно из сна явившиеся пейзажи — ковчег висел в пустоте, соединенный с Землею одной только бронзовой цепью, толстой и широкой, словно мост. По этой цепи, стараясь не смотреть вниз, двинулся однажды Юн по прозвищу Волшебник — человек, вознамерившийся вернуть людям принадлежащую им Землю.

Кто он был, бунтовщик, против великих Торианских ведьм? Крохотная козявка, жучок, блоха — но и в блохе может пробудиться храбрость, и блоха в один прекрасный день может захотеть иной жизни, не той, которую люди вели в переполненном, забитом доверху ковчеге. Никаких пропавших потом и нечистотами комнат, сказал себе Юн, никаких нар в десять ярусов, где живые лежат вперемешку с мертвыми, прочь, бесконечная толкотня, долой давку, да здравствует свобода и настоящая земля — не опостылевшее дерево! - под ногами!

Юн полз и полз, цепь легонько покачивалась во мраке, под ним, над ним, со всех сторон была пустота, а впереди, на другом конце цепи, в ореоле призрачного света клубилась Земля Вечнос — ведьмы вновь принялись за свое, меняя, что можно и что нельзя. Как ему одолеть этих капризных властительниц, что он может противопоставить порожденным ими чудовищам?

Чудовища, да — их было немало, этих гнусных тварей, но столько же, приходилось признать, было и прекрасных созданий, вызванных к жизни фантазией ведьм. Ах, если бы можно было забрать у Мифа только хорошее — оставить кротких единорогов, нежных фей и убрать, убрать подальше — тридцатиметровых сороконожек, парнокопытных дьяволов, живую слизь, одинаково переваривающую плоть и металл…

Но не одними чудовищами был силен Торианский ковен — имелось у него в запасе и кое-что еще, пожалуй, даже, пострашнее. Оргаста, одна из ведьм, похитила короля Земли, лорда На-Кей и родила от него десять тысяч рыцарей — отважных, хладнокровных и преданных до гроба. Из утробы ее они вышли уже готовые к бою, в доспехах, опоясанные мечами, и с тех пор неустанно несли дозор вокруг цитадели Ковена — черного города Базир-На. Десять тысяч рыцарей, а против них один жалкий человечишка - вот какой был расклад.

Три дня и три ночи полз Юн по цепи и, оказавшись, наконец, на Земле, застал венец метаморфоз — превращение цветущего сада (так раньше выглядел Вечнос — сплошная зелень и розы, огромные, двадцать метров в диаметре, кремовые и голубые) в бесконечную пустыню с торчащими из песка обломками колонн: какая-то очередная вариация ада, любимая забава Ортиды, ведьмы Семи Лепестков. На этот раз, правда, присутствовало в этом пейзаже кое-что постороннее, а именно окутанный фиолетовым полем корабль — это, как нетрудно догадаться, были Фотурианцы — Ондрид (Первый), Данклиг (сильнейший) и Брогсен (самый умный и сведущий в науках). Все трое носили Фотурианские мантии и выглядели очень самоуверенными — ни дать ни взять, цивилизованные люди, прибывшие в варварскую землю, чтобы навести в ней свои порядки.

Юн попросил их о помощи:

- Послушайте, Люди Будущего, - сказал он. - Я хочу нормальную Землю. Обычную, а не меняющуюся каждый день. Хочу нормальную, человеческую жизнь — жену, детей, домик, собаку. Хочу встретить смерть, лежа в кровати, а не под дождем из лавы или в пасти гигантского паука. Хочу…

- Ну, надо же! - перебил его Брогсен, как всегда наглый и бесцеремонный. - Впервые вижу человека, который сам просит об Упорядочивании — обычно вас приходится чуть ли не упрашивать! Как ты считаешь, Ондрид — не закупорить ли нам его в банку со спиртом, как особенно редкий образец? «Человек разумный» - да у нас на ярмарках отбоя от посетителей не будет!

Ондрид, отдадим ему должное, Брогсена не поддержал. Уже тогда между ними пролегла трещина — Первый Фотурианец считал, что обязанность Ордена — помогать людям, Брогсен же во главу угла ставил познание per se. Потом это вылилось в Фотурианский Раскол, но тогда, в Земле Вечнос, все еще шло гладко, и трое Фотурианцев, вняв просьбе Юна, выступили против Торианских ведьм, дабы свергнуть их правление и доказать, что мир — не игрушка, и относиться к нему следует серьезно.

И началась война. Конечно, в теории разделаться с ведьмами было проще простого — окружить планету полем Скепсиса, губительным для Мифа, и дело с концом, однако на практике все оказалось сложнее: уж слишком пропиталась Сказкой эта несчастная Земля, и по расчетам Брогсена выходило, что вместе с чародейками Скепсис погубит и сам мир — а где тогда жить людям, ради блага которых затевалась война? Нет, воевать следовало дедовскими методами, не прячась за технологии — помимо сохранения Земли важно было показать силу Фотурианских идей, готовность Людей Будущего ради великой цели подвергать опасности свои тела и души. Брогсен высказался против — не знаю, трусость то была или осторожность — но голосование есть голосование, двое против одного, и Фотурианцы выступили в поход на Базир-На.

Дальше события развивались стремительно. Вооружившись Жезлом — особым Предметом Нид, позволявшим отменить все, что угодно — кроме смерти, тут он был не властен — Ондрид противостоял огненным бурям и тучам саранчи, насылаемым на Фотурианцев ведьмами.

(Затемнение. Ондрид — высокий, седоволосый – стоит на холме, рядом с ним парит Жезл, распространяющий зеленоватое свечение, в небе собираются пепельные тучи с багровыми просветами. Перед ним, в гигантском кратере — Базир-На, город ведьм: скопище арок, скрученных, завивающихся в спирали башен из темного камня и каналов со светящейся янтарной водой. Там, в базальтовом дворце собрался Торианский ковен — двадцать семь ведьм, не считая Орлизы, которую, пока она шпионила в обличье паука, случайно раздавил Брогсен (он всегда был неуклюж). Сокрушить Ондрида, доказать превосходство Мифа — вот их задача, для этого нынче бурлят котлы, и гибнут под жертвенными ножами хорьки — к древним силам своей Земли взывают ведьмы, чтобы одолеть наглого Фотурианца. Ондрид поднимает голову и видит, как в небе, посреди огня и пепла раскрывается гигантская пасть — бог грома откликнулся на зов, он готов проглотить чужеземца, испепелить его в своем пламенном брюхе, где вместо желудочного сока валуны и скалы, его обычную пищу, переваривает рубиновая лава. От невыносимого жара седые волосы Ондрида скручиваются, Фотурианская мантия тлеет, но Первый тверд, он скалой стоит против бога, ведомый желанием, что сильнее смерти — избавить Вселенную от жестокого, равнодушного к человеческим страданиям Мифа — и Жезл, повинуясь его воле, взлетает в небо. Чем выше, тем больше он вытягивается, словно бы обрастая светом, и, наконец, готово — в бога устремлено сияющее копье, заряд чистой силы. Удар, вспышка — и остается лишь небо, пустое, серое, без огня).

Пока Ондрид разбирался с колдовством, Данклиг, храбрый, обладающий невероятной силой Данклиг выступил, безоружный, против чудовищ и армии рыцарей под предводительством лорда На-Кей.

(Затемнение. Данклиг — один в поле воин — по пояс в густой траве, над ним вьется туча нетопырей, слуг ведьмы Орфези, под ногами у него кишат змеи, посланницы ведьмы Ортиды. Совсем близко — сто метров, пятьдесят! - блестят серебряные шлемы, мечи, щиты и доспехи — рыцари на марше, готовы к бою, слава и честь. Ведет их сам На-Кей, держа на поводу сына ведьмы Ормаллы, скрежещущего зубами коня по имени Ордакс. Враги подходят ближе, ближе, вот Данклиг сжимает кулаки и бьет — удар его тяжел, доспехи мнутся, рыцарь падает, его место занимает другой. Еще раз, вот так — и другой повержен, но рыцарей десять тысяч, они окружают Фотурианца, вот поднимается один меч, падает, Данклиг ловит его рукой, ломает, бьет, его пронзают сзади, один раз, другой, третий. Мощным движением он очерчивает вокруг себя круг, отбрасывая рыцарей, освобождая себе пространство. Слышны стоны, крик, ругательства, хрип раненых и умирающих, огромная масса врагов напирает, мгновение — и Данклиг погребен под грудой шевелящихся тел; он напрягает силы, сбрасывает рыцарей с себя, наплевать на мечи — их извлекут после, сейчас незачем потрошить раны — и вновь бросается в бой, чтобы потом, не имея на себе живого места, лежать в ванне с синтемифом и шутить мрачно: люблю людей, но сегодня истребил их десять тысяч, вот этими самыми руками — добавляя под конец: ну, сколько бы сыновей я ни убил, а мать осиротил всего одну).

Брогсен же, не боец, не герой, ученый — и этим все сказано — занялся наукой. Вдвоем с Юном — у того были кое-какие задатки, искорка волшебства, небольшая, но яркая — он вознамерился создать собственную армию из людей ковчега, которых, согласно его замыслу, надлежало всего лишь немного «поправить». Так и появился знаменитый волюнтарин, вещество Мысли — одна инъекция, и можно усилием воли лепить из человека, что хочешь, даже закон сохранения вещества не помеха. Не знаю, чем Брогсен сумел соблазнить людей Земли — ведь формула была несовершенна, и пути назад, к прежнему облику, для принявших волюнтарин не было (потом, насколько я помню, этот момент доработали) — но армию он собрал огромную, и уроды в ней оказались жуткие, просто страшно смотреть.

(Затемнение. Брогсен и Юн в лаборатории, расположенной в корнях гигантского дерева. Темноту разгоняют светящиеся грибы, тускло мерцает в пробирках волюнтарин, к столу прикован старик — он ждет инъекции, его выбрали из тысячи, чтобы проверить — сработает, нет? Грудь его мерно поднимается и опускается, он спит, снотворное — Юн делает укол и отходит в сторону. Брогсен надевает на голову металлическую сеточку — прибор для фокусировки мыслей, так волюнтарин лучше улавливает команды — и начинает придумывать для старика новую форму. Это должен быть воин, мощный и быстрый, и старик словно течет, плоть его обретает новую форму, увеличиваясь, меняя цвет. Вот она багровая, фиолетовая, белая, с прозеленью, черная, пахнет нечистотами, Юн включает вентиляцию, все в порядке, Брогсен не из брезгливых. Законченный, отформованный старик выглядит так: широкая грудь с костным панцирем — кость толстая, желтая, словно отполированная — левая рука оканчивается костяной булавой, правая образует естественный щит. Голова уменьшилась почти вдвое — мозг, сообщает Брогсен, переместился в желудок, хитрый маневр, что и говорить — лицо почти исчезло, остались только глаза и две дырочки от ушей. Что? Говорить? Нет, этого он уже не сможет, он теперь годится только воевать. Когда победим — упрячем их в землю, на черный день. Так, следующий…)

Да, так все и было — пока Ондрид с Данклигом, не жалея сил, сдерживали натиск врага, Брогсен собирал силы для решающего удара. Она не подвела, его армия — измененные волюнтарином люди оказались сильнее созданий Мифа, и Базир-На пал. Ведьмы исчезли, растаяли в лиловом тумане, уцелели лишь трое — Ордуза, Ортида и Орфези, да и тех с недобитыми чудовищами сослали доживать свой век в заповедник — клочок земли в пустошах Тид. Земля была возвращена людям, Миф свергнут, осталось лишь изжить его до конца, и этому, решили Фотурианцы, и будет посвящено будущее. Оставляя Землю Вечнос на попечение Юну Волшебнику, они строго-настрого наказали ему не повторять ошибок ведьм, особенно же — не касаться больше волюнтарина, а иначе — быть беде. Дабы жителями Земли не овладел искус воспользоваться запретной силой, Ондрид запечатал пробирки в центре луны Вечноса, куда никто, кроме Фотурианцев, не имел доступа. Сделав так, он попрощался с Юном, сел вместе с Данклигом и Брогсеном на корабль и пообещал, высунув голову из иллюминатора, что вскоре пришлет Фотурианца на вахту, следить за Упорядочиванием. И действительно, почти через пятьдесят лет — вспомнил и прислал.

Меня.

Я — брат Евстахий, бывший Фотурианец (говорят, что это — навсегда, а я взял и вышел), мне семьдесят два года, я стар и слаб. В бытность свою Человеком Будущего я принадлежал к так называемой Второй волне, к Фотурианцам, присоединившимся к Ордену уже после раскола, произошедшего в девяносто третьем году от сотворения мира. Начал распрю Брогсен, заявив, что больше не собирается помогать людям, и эту точку зрения неожиданно для Ондрида поддержали многие. Сам Брогсен позднее погиб, пытаясь разведать тайну Темных Миров, но последователи его действуют и по сей день — я, человек довольно консервативный, по счастью, к ним не принадлежу.

К Фотурианцам я присоединился уже стариком — мне было шестьдесят восемь, когда меня нашел Вюрст — свирепствовала эпидемия, и, как единственный врач в Земле Аксеол, я не хотел оставлять своих больных. Долг — я всегда был ему верен. Фотурианец следил за моей работой, записывал что-то в блокнот, а однажды, когда я уже валился от усталости (за один день я принял триста человек), он достал тюбик этого вещества, синтемифа и сказал:

- Смотри, Евстахий — ты самоотверженный человек, ты всегда хочешь сделать больше, чем можешь. Как тебе идея уравнять желание и возможности? Загадай лекарство, не бойся — синтемиф выполнит твой заказ. Представь, что ты несешь исцеление не одной Земле, а всем? Каково, а? Вот он, реальный масштаб! Присоединяйся к нам, и ты сможешь сделать столько хорошего, сколько захочешь. Дай это лекарство людям своей Земли, а утром приходи ко мне — хочу знать твое решение.

Что я мог ответить? Конечно же, я хотел помогать людям, и Фотурианское Упорядочивание казалось мне хорошей идеей — пока я не увидел его последствия, здесь, в Земле Вечнос, пока не понял, что истинная моя любовь — не счастье всех людей, не победа над болезнями, не обуздание царящего во Вселенной Хаоса, а именно этот самый Хаос, он же Миф.

Здесь надо описать мою метаморфозу, чтобы читатели этого дневника (вдруг у него будут читатели, чем черт не шутит!) не подумали вдруг, что я перекрасился в одночасье, будто какой-нибудь хамелеон. Нет, совсем нет — это был долгий процесс, он занял почти пять лет. Все началось с поездки в пустоши Тид — я вез гуманитарную помощь ведьмам: пищу, лекарства, одежду — лишенные сил, они жили практически в нищете. До сих пор помню пейзажи в дороге, столь характерные для мира, застывшего в промежуточной стадии между наукой и Мифом — низенькие домики, мельница, запруда, лес, откуда раздавались звуки охотничьих рожков, пруд с непременными утками, сенокос. Мирное блаженство — мне даже не верилось, что однажды здесь вырастут стеклянные небоскребы, пролягут автострады, и самолеты будут чертить в небе белые линии. Так было в Земле Стишор — когда-то, до Упорядочивания, это тоже была отсталая планета (раньше «отсталая» я произносил презрительно, теперь это скорее комплимент).

И вот я ехал, старые мои кости скрипели на каждом ухабе, коробки с припасами тряслись позади, и приходилось потихоньку подбадривать себя — вот, приеду, отдам все, и назад, к делам, к Упорядочиванию. Что я ожидал увидеть в пустоши Тид? Клоаку, по правде говоря, мерзкую клоаку. О созданиях Мифа я имел представление очень отдаленное — так, видел в паре сомнительных книг.

Перечитал уже написанное и удивился — такое чувство, словно писал молодой. Где-то в моем сундуке (старческое слово - «сундук», нынче все пользуются стазис-контейнерами) валяется фотоальбом: мне двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят. Меньше волос, больше морщин, только глаза все те же — может быть, во мне и вправду есть что-то неподвластное времени?

Время — вот что для меня имеет значение; время — самая могущественная субстанция на свете. Я потому и стал врачом, чтобы однажды одолеть его; прочь, отступись, ты больше не сделаешь человека старым, беспомощным, больным, никому не нужным — я стою у тебя на пути! Поздно, позже, чем следовало бы, пришло понимание — врач может немного: здесь пригладить, там подсластить неизбежное. Что дальше? Смириться, разочароваться, постареть? Я сделал и то, и другое, и третье — нет, я по-прежнему лечил людей, честно и безотказно, но прежнего огня, желания - во мне уже не было. Я словно умер, превратился в аптекарский автомат: таблетки, пилюли, откройте рот, покашляйте, это ангина, ничего страшного. Что-то просыпалось во мне лишь в черные дни, когда смерть выходила из берегов и разливалась повсюду, захлестывая без разбору правых и виноватых — как тогда, когда в разгар бубонной чумы меня нашел Фотурианец Вюрст.

Кризис — он всегда пробивает наросшее за жизнь душевное сало, заставляет думать и вспоминать, каким ты был в молодости, чего хотел и к чему стремился. Сражаясь с чумой, я, вспомнил о своем старом враге. Время, которое тянулось и тянулось, ленивое, бестолковое, вдруг снова показалось мне чудовищем, пожирающим людей, и с этим чудовищем я, старик, вступил в безнадежный бой.

О, как я бился с болезнью — не спал ночей, вскрывая бубоны, раздавал защитные маски, обучал добровольцев; сил у меня было немало, но что с того, если у чумы их было больше? Пусть и нескоро, но мой запал иссяк, и я вдруг осознал: ум человека, обычный ум — не способен победить смерть. Все, что я придумал, все лекарства — не помогут. В центре кризиса я переживал еще один кризис, свой собственный, окончательный: призвание, в которое я верил, оказалось ложным. Никто не может бороться со Временем, никто, кроме…

Еще я понял: наука, в которую я верил — плохой союзник в таких делах, она учит, но не утешает. В старости человек постепенно теряет способность учиться, радоваться новому. Мне было все равно, что открытая мною сыворотка снижает смертность на двенадцать процентов - мне нужны были сто или ничего. Я устал надеяться, я хотел Чуда. Фотурианцы даровали мне его — по крайней мере, я так думал.

Возвращаюсь к своей истории, пишу этот бесполезный дневник. Полезно в терапевтических целях — так говорил мой учитель, мир его праху; что ж, возможно, он и прав.

Пустошь Тид — клочок земли на границе двух княжеств, Анвекко и Лавуаз. (Названия глупые, но таков Миф — когда-нибудь, когда вселенская возня закончится, Фотурианцы наверняка дадут всему номера, для порядка, они это любят). Это, по сути, ничейная земля, никому не нужная, сухая и каменистая — один колодец на весь заповедник, и тот — собственность местного сторожа, сварливого, ненавидящего Миф старика. Внешне он — почти что моя копия: столько же морщин, худоба, только глаза другие — тусклые, слезящиеся, у меня все иначе, я еще немного жив.

Когда мы подъехали к его дому (ну и развалина, подумал я, как он до сих пор не рухнул!), сторож возился с мертвым единорогом, лежащим прямо на крыльце. Злобно ругаясь, он плевал на труп, пинал его ногой, затем принимался тянуть за обломанный рог — безуспешно, слишком тяжел. Пользуясь случаем, я пригляделся к странному созданию поближе: да, такого в природе не бывает, это дело рук Мифа — белая шерсть, некогда мягкая, ныне — в свалявшихся комках, запутанная грива с остатками былой позолоты, благородная голова (так и хочется написать «лицо», хотя это была лошадиная морда). Мы помогли перенести труп на задний двор, и старик, утерев со лба пот, начал жаловаться: замучили, нету сил, переведите в другое место, надоела Сказка, век бы не видел этих тварей. Как оказалось, досаждали ему не только умирающие единороги, но и горгульи (одна такая, окаменевшая, украшала его кухню), гигантские летучие мыши, гидры и сатиры — последние разоряли его чахлый виноградник и гнали из еще незрелых ягод паршивую, пахнущую козлиным потом брагу (проклиная ее, он то и дело прикладывался к самодельному бурдюку).

- Ондрид был дурак, - заявил он после третьего глотка, - Надо было эту сволочь вычистить сразу, а он пожалел: потом, мол, само исчезнет, Упорядочится. А оно не исчезло, живет, адаптировалось к низкому коэффициенту Ревского и в ус не дует. И ладно бы — твари, но ведьмы, ведьмы! Они ведь колдуют тут, вы сходите, проверьте — вот вам крест!

Что ж, мы пошли смотреть ведьм — в конце концов, кому же еще предназначались наши припасы? Ведьмы — их осталось лишь двое, Ордуза и Орфези (Ортиду, объяснили они много после, убил обыкновенный грипп) — жили в хижине, построенной на ветвях последнего во всей Земле гигантского дуба. Внутри хижины пахло травами, под ногами хрустели кости животных — дикость и только, интересно, каково им было после каменных дворцов отступить на пятьдесят веков назад, в шаманские времена? Сами они, впрочем, переживали мало — внешне, по крайней мере — обе молодые, красивые, ведьмы пряли и пели, и в песне их не было ничего колдовского, обычная легенда, память о былом. Говорилось в ней о том, как жил Торианский ковен до прихода Фотурианцев — беззаботно, счастливо, праздником творчества был каждый день — а в припеве повторялись имена погибших сестер: Оргаста, Ортида, Орлиза, Ормалла, Орсепта, Ормина, Орваль, Оримазд, Оргайна, Орлейта, Орхуд, Орвеллам, Оркол, Ормеланд, Орсеним, Орнуан, Орфейя, Ордальна, Орхимме, Орлум, Оргали, Орвайса, Орбелла, Ордэль, Орвеста и, наконец, Оргедда — последней на момент гибели было всего три года.

К моменту, когда песня стихла, мы — я и сторож - уже успели распаковать тюки и сидели на лавке у стены, ожидая, пока с нами заговорят. Привезли мы немало, можно было рассчитывать на спасибо — сахар, крупу, вяленое мясо, травы, сушеные тыквы, мед — здесь земля не родит, песок; без нас ведьмы давно бы умерли с голоду. Двусмысленная ситуация — уничтожив Миф, Фотурианцы вынуждены из милосердия подкармливать его сирот, существ, само присутствие которых — угроза для Упорядочивания. Неисповедимы пути…

Сторож толкнул меня локтем — пора представиться, я встал и назвал себя. Старшая ведьма, Ордуза, подняла глаза от прялки:

- Красненький, - сказала она. - Приоделся. Давно хотела спросить — что за огонь на ваших мантиях, в честь чего?

- Не твое дело! - прикрикнул на нее сторож и замахнулся, было, клюкой, но я остановил его.

- Этот огонь, госпожа, - начал я спокойно (к чему ссориться в первый же визит?), - символизирует жертву, которую Фотурианцы приносят ради общего блага. Мы — топливо для Будущего (это были не мои слова, так заявил Ондрид в Земле Тилод).

- Топливо, - повторила старшая ведьма. - Слышишь, Орфи: они — топливо! Как благородно — мы, значит, злодейки, угнетательницы,а они — герои!

- Да плюнь ты на него, - посоветовала младшая сестра. - Следи лучше за пряжей.

- Я слежу, - сказала Ордуза, - слежу. Но это какое-то запредельное бесстыдство, ты не находишь? Эти люди отняли у нас все, а теперь приходят, как ни в чем не бывало, да еще с подачкой, словно мы ручные собачки!

- Прошло пятьдесят лет, - сказала Орфези. - Онд, Дан и Брог — все они были старики, от них уже ничего не осталось. За нас отомстило Время. Не грусти об утраченной власти, сестра. Когда эти люди исчезнут, мы все еще будем жить — такова сила Мифа.

- Ах, Орфи, - сказала старшая. - Ты всегда меня утешаешь. Ладно, человек, - это мне, - оставь, что принес, все это кстати. Может быть, ты и букашка перед вечными ведьмами, но даже букашка иногда бывает полезна. Может быть, у тебя есть вопрос, на который ты хотел бы получить ответ? Спрашивай, не стесняйся.

- Почему вы делали то, что делали? - спросил я. Наступило молчание.

- Говори попроще, красненький, - зевнула Ордуза. - Делали что, кому, когда?

- Я хочу знать, зачем вы столько раз изменяли эту несчастную Землю.

- Попридержи язык, человек, - сказала Тонарианская ведьма (что-то прорезалось в ней такое, старинное, из несуществующих времен). - Несчастная, как же! Так, как мы любили эту Землю — ее не любил никто! Разве мы не исполняли все ее желания, разве не читали в ее тайных знаках, какой она хотела быть? Это все от невежества, Орфи, - повернулась она к сестре. - Все от ужасного, ослепительного невежества. Хотела бы я знать, почему эти людишки возомнили, что именно их правда нужна Вселенной? О, чтобы сделать то, что сделали они, надо верить в свою исключительность, надо полагать себя избранными. Избранные ничтожества — вот что я скажу!

- Ничтожества или нет — не вам судить, - сказал я. - До прихода Фотурианцев люди, жившие в этой Земле, были несчастны. Миф угнетал их.

Обе ведьмы, и старшая, и младшая, засмеялись — одновременно, словно давно репетировали этот момент.

- Такой старый и такой глупый, - сказала Ордуза. - Что ты знаешь о счастье, человек? Ты спрашивал людей, говорил с ними?

- Но Юн Волшебник… - начал, было, я.

- Не суди о всех людях по одному, - впервые заговорила со мной Орфези (голос ее был мягче, чем у сестры — глубокий, грудной, волнующий и нежный). - Юн Волшебник был несчастлив и полагал несчастными других. Да, людям в ковчеге приходилось несладко, но когда они возвращались на Землю, их ждали восхитительные чудеса. Сходи, спроси их — пусть они расскажут тебе о садах, полных плодов, о реках с бирюзовой водой, о сладко поющих птицах и кротких львах, льнущих к рукам. Все это были наши творения.

- А как же…

- Разве Чудо всегда должно быть благим? - покачала головой ведьма. - Оно потому и Чудо, что вмещает в себя все — боль и блаженство, счастье и горе, весь мир. А что сделали твои друзья — Орд, Дан, Брог? Уничтожив опасности Чуда, они убили и его красоту. Я не могу ненавидеть вас («Зато я могу», - встряла Ордуза), могу только жалеть. Вы сами не ведаете, от чего отказываетесь. Это ваше Упорядочивание — плохая замена Сказке.

- Зря распинаешься, Орфи, - сказала старшая ведьма. - Что он поймет? Разве у него было такое прошлое, как у нас? Пять тысяч лет абсолютной силы и безграничной свободы, пять тысяч лет возможности творить все, что захочешь — прекрасное, безобразное, все, что диктует творческий замысел.

- На самом деле все это — выдумки, - сказал я. - Нет у вас никакого прошлого, вернее, есть, но всего сто лет, не пять тысяч, как вы полагаете. Ваш мир сотворен так, чтобы вы верили, будто существовали всегда.

Ведьма посмотрела на меня, как на дурака, и вдруг придвинулась совсем близко, так что я почувствовал ее запах — тяжелый, мускусный, хищный.

- Ну и что? - сказала она. - Главное — мы верим. А ты веришь во что-нибудь, а, старик? Дай посмотреть на тебя поближе. Да, в молодости ты был красавчиком — что есть, то есть. Хочешь назад? Хочешь — вечно? Я могла бы, да, могла…

- Чушь, - сказал я. - Ничего вы уже не можете, - и мы ушли, оставив припасы: пусть живут-жуют.

Такова была моя первая встреча с Мифом — вылинявшим, прирученным, лишенным зубов — но все же загадочным, соблазнительным. Фотурианцам не мешало бы приучать новичков к Сказке — гомеопатическими дозами, по чуть-чуть — чтобы избежать культурного шока. Подумать только, об этой глупости, о несбыточном обещании я размышлял почти неделю — а что, если… — хоть и знал, что никакого «если» быть не может.

В сущности, главная проблема Фотурианства в том — писал я в своем памфлете — что Бытию оно совершенно не нужно. Что в этой Вселенной способно измениться, то изменится само по себе, со временем. Действия Фотурианцев напоминают мне судорожные попытки вычерпать ложечкой океан в то самое время, когда вот-вот готов начаться отлив.

Удивительно, как я еще не написал об Орфези — жаль, что я не писатель, мне не дано слепить из своей жизни роман. Я плохо чувствую, когда именно надо говорить о чем-то важном, вот почему она появляется здесь только сейчас, хотя место ей — в начале, повсюду, везде. Орфези, Орфези, милая моя девочка, как я тебя люблю. Это смешно — жалкий, пускающий слюни старик - но я таков лишь сейчас, вдали от нее, когда же мы вместе — я молод, часть ее силы оживляет, несет мне силы, огонь. Дар любви, последняя крупица Мифа, что осталась двум сестрам — все для меня, глупого Фотурианца, невольного соучастника убийства Сказки.

Слушай, Орфези, Вселенная Упорядочится, мы исчезнем, умрем, но память о нас останется жить, кто-нибудь прочтет этот дневник, и мы воскреснем, обещаю, ты и я. Мы пойдем дорогами Мифа, его лесами, лугами и тайными тропами, пойдем, взявшись за руки, в будущее, где нас не разделит ничто.

Время скачет вперед и назад, я тоже прыгаю, как кузнечик — от одного к другому, от важного — к второстепенному. Год прошел после первой поездки к ведьмам, год я прожил в Земле Вечнос, где Упорядочивание взяло свое. Жилось мне сносно, я замерял показатели Ревского (Сказка отступала все дальше и дальше, коэффициент рос - пятьдесят пять процентов, пятьдесят семь, шестьдесят), лечил людей, слушал их, запоминал. Что они говорили? Всякое — Миф при мне не вспоминал никто, должно быть, их отпугивала Фотурианская мантия. Вокруг меня была обычная жизнь: люди рождались, умирали, шла работа, дежурные разговоры, сплетни, поездки, хлопоты по хозяйству — все своим чередом, в порядке вещей, все так, как и должно быть в нормальном, стабильном мире без выкрутасов Сказки. Пожалуй, здесь я впервые узнал, что такое скука — здоровая скука, когда все дела сделаны, и просто не знаешь, чем заняться — не сидеть же, поддаваясь старости, в плетеном кресле на веранде и пить засиженный мухами чай.

Человек — странное существо, он годится только для промежуточных состояний, ему нужно не столько счастье, сколько движение, путь. Однажды, после утреннего приема (семь человек — двое беременных, гайморит, давление, три кариозных зуба) я почувствовал зуд в ногах. День, как назло, выдался из тех, какие я люблю меньше всего: чистое небо, солнце, прохладный ветерок — посмотри, ты не нужен миру, он прекрасен, он обойдется без тебя. (Дождь, буря, снегопад — другое дело; таким дням необходим человек, помнящий о солнце, тот, чьим старым костям дорого тепло очага). Все вокруг словно говорит тебе — живи, радуйся, проводи время, все коротко, ничто не вечно; все напоминает о том моменте, когда тебя закопают в землю. И хочется ехать, неважно куда, доказывать себе, что ты жив, и я поехал — в заповедник, к ведьмам, в единственное место на планете, где меня не ждали.

В заповеднике все было по-старому, разве что сторож сделался еще сварливее.

- Вернулся, - сказала ведьма Ордуза, не взглянув в мою сторону. Они с сестрой сидели на толстой ветке и плели корзины из прутьев. - Я же говорила тебе, что он вернется, Орфи. Такие, как он, всегда возвращаются. Что ты припас на этот раз, человечек — глум, оскорбления? Может быть, тебе кажется, что и этот клочок земли — много для двух Торианских ведьм?

- Нет, - я решил играть честно. - Никто не хочет гнать вас отсюда, и оскорблять вас желающих тоже нет.

- Тогда зачем ты пришел сюда? - ведьма вперила в меня взгляд оранжевых, нечеловеческих глаз. - Зачем, Фотурианец? Нам нечего больше сказать тебе, уходи.

- Возможно, - ответил я, усаживаясь у самых корней дуба — огромных, узловатых, перекрученных Временем корней. - А возможно и нет, кто знает. Как-то так получилось, что и остальные люди мне сказать ничего уже не могут. Я слышал все, что можно, вот и пришел послушать то, что нельзя.

- А он начинает понимать, - сказала Ордуза сестре, и я впервые обратил внимание на несоответствие ее внешности и голоса: молодая девушка и старуха. - Ну, как, старик, скучно в Упорядоченном мире? Говори честно — что мы, донесем твоему начальству?

- Не знаю, - сказал я.

- Скучно, - решила ведьма. - Обычные люди, обычные проблемы, а жизнь проходит, единственная, неповторимая жизнь. Бедненький. И никакого бессмертия, да? Ни-ка-ко-го.

- Да, - сказал я. - Что-то вроде. В Упорядоченных мирах смерть — это навсегда.

- И старость, - сказала Ордуза.

- И старость, - согласился я. - Я много думаю о своем доме, Земле Аксеол. Сейчас это уже не та Земля, что раньше.

- Как будто бывает иначе, - фыркнула ведьма. - Вечен только Миф, а его, его… - она неожиданно всхлипнула, и незаконченная корзинка упала к моим ногам.

- Спокойно, сестра, - сказал Орфези и легко, несмотря на значительную высоту, спрыгнула (спорхнула, словно птичка — сказал бы я потом) с дуба. - Пойдемте пройдемся, - положила она мне руку на плечо (нежная, нежная ручка!). - Что вы сказали о своем доме? Не бойтесь Ордузы, она не причинит вам зла. Вся сила, что у нас осталась, принадлежит только мне.

Мы шли по выжженому полю, и я рассказывал — ей, Сказочной ведьме, врагу, чудовищу, тирану — о своей Земле. Это было странно, во мне что-то сломалась, рухнула державшая воду плотина, я говорил без конца, так, что даже под конец испугался — не заколдовали ли меня, не чародейство ли развязало мне язык.

- Нет, - ответила Орфези на незаданный вопрос. - Это не колдовство, Евстахий (первое, что я назвал ей — мое имя), это возраст и Время, вот и все. Давно же у тебя не было хорошего собеседника — пожалуй, что и никогда. Ты ведь довольно одинокий человек, не так ли? - и смерила меня пытливым взглядом: не совру ли, буду ли честен?

- Да, - признался я (что мне терять — честь, достоинство? Я стар, у меня нет времени на церемонии, я должен говорить только правду!). - Обычно я стараюсь об этом не думать, прячусь в дела.

- А твои друзья, Фотурианцы?

- А что они? Им нужны истина, Упорядочивание, Творец. Человек — отдельный человек со своими надеждами и страхами — их интересует мало.

- Ах, эти Люди Будущего, строители прекрасных миров! - вздохнула она. - Вечно в трудах, а друг на друга времени не хватает. Мне трудно это понять, потому что я всю свою жизнь прожила бок о бок с сестрами. У нас не было секретов друг от друга.

- Вы ненавидите нас за то, что мы сделали? - спросил я. - За то, как мы поступили с вами?

- Ненавидела, да, - ответила, помедлив, Орфези. - А Ордуза ненавидит и сейчас, просто хорошо скрывает. То презрение, которые ты испытал на себе — это лишь тысячная доля ее чувств. Я же… У меня все сложнее. Мне грустно видеть, что стало с нашим миром. Хочешь, я покажу тебе, каким он был?

Не дожидаясь ответа, она взмахнула рукой, и пустырь вокруг нас ожил. Потянулась из земли зеленая трава, залиловели небеса, в воздухе поплыл еле заметный аромат ванили. Преобразилась и ее одежда — теперь на ней было длинное платье со звездами; картинка из детской книжки, фантазия сказочника, фея.

- Это иллюзия? - спросил я. - Морок?

- Нет, - сказала Орфези. - Это реальность, но лишь на час. Эта Земля уже ушла от Мифа, Сказку так легко потерять. Целиком ее воскресить невозможно, так что любуйся, пока можешь. Здесь и сейчас возможно все. Нет Смерти, нет Времени, есть только ты.

Я подошел к ручью с голубой водой, посмотреть на резвящихся пестрых рыбок — и застыл, вглядываясь в свое отражение. На меня смотрело молодое лицо — я сам, двадцатилетний, глупый, полный жизни, готовый сражаться против всего зла, что только есть на свете, готовый любить и отдаваться любви целиком.

- Ты видишь, да? - спросила Орфези. - Ордуза не лгала тебе насчет «раньше» - я могу это сделать, я только что это сделала. Пробегись, покувыркайся, сядь на шпагат, сделай сальто — ныне твое тело сбросило пятьдесят лет, стало на полвека легче. Ну же, повернись ко мне — а ты красив, я поняла это сразу. Так уж устроены мои глаза — прошлое они видят лучше, чем будущее. Как ты думаешь, что лучше — вот это, молодое, чистое, или ваше честное, правдивое Упорядочивание со всеми положенными морщинами? Да, Евстахий, - улыбнулась она, - нелегко тебе придется в любовниках у Торианской ведьмы. Придется тебе расстаться со своей Фотурианской Истиной, ибо Истина — тоже женщина, а мы не любим соперниц. Ну, что ты встал, подойди, я жду!

Даже теперь, по прошествии времени, мне трудно описать, что случилось тогда, как вышло, что я угодил в первый же капкан, расставленный мне Мифом. Должно быть, разум мой от обретенной вновь молодости помутился — так лопаются иногда старые трубы, когда по ним пускают чрезмерно мощный поток воды — а, может быть, сыграло свою роль предвкушение Чуда, владевшее мной с тех пор, как я присоединился к Фотурианцам — так или иначе, мне показалось, будто я обрел, наконец, желаемое — защиту от Времени, вечность, бессмертие.

И я отвернулся от Людей Будущего — ради Мифа, ради Орфези.

Не привлекает никого трухлявая ветла.
Каких красавиц я любил,
Но жизнь прошла дотла.
Я времени плюю в лицо
За все его дела…

Хорошие стихи — вся поэзия о старости написана обо мне, все эти иссохшие мумии — я, так или иначе. Но здесь все совсем непросто: я — это не только мое тело — руки, ноги, голова, глаза — но и то, что делает меня мной: дом, люди, вещи, мир. Я — это дорожка в парке, по которой мы с мамой гуляли вечером, я - это книжный магазин на углу Пасхальной и Родригеса, я — это сквер, парадный подъезд, фонтан, шпиль, мостовая, любимая тарелка, памятная мелодия, весенний дождь, первый велосипед. Если из огромного списка исчезнет хоть что-то, я потеряю часть себя. Удержать, сохранить, оставить все, как было — вот мое желание. Остановись, мгновенье, ты прекрасно — но в том-то и дело, что существование человеческое, несмотря на все сиропные добавки — любовь, дети, вечная жизнь в памяти близких — трагично, и всякое мгновение только мгновение и длится. Этой суровой истине учит Упорядочивание: в правильной Вселенной, говорят Фотурианцы, ничто не вечно, все приходит всему на смену. Почему? Таков закон жизни. Уходи, требует от меня Упорядоченный мир, убери отсюда свои кости, они мешают новым людям, сковывают их, не дают развернуться. Прочь, в землю, долой с поверхности, ты забыт, вышел в тираж!

А если я не хочу - что тогда?

- А давай я расскажу тебе все, как есть, - сказала Орфези, когда неделю спустя (долгая, долгая неделя!) мы лежали рядом, ее голова — на моей груди. - С самого начала это был наш с сестрой план — соблазнить посланника Фотурианцев и сделать его марионеткой в наших коварных руках. Ну, не сердись, не хмурься! - положила она мне палец на губы. - Я же говорю тебе правду, а на правду обижаться нельзя. Хуже было бы, узнай ты все в самом конце, а так — я честна с тобой, ты со мной. Лучше быть новенькой марионеткой с подвижными, гибкими суставами, чем старой развалиной, свободной, но неспособной и шагу ступить. Почему ты молчишь? Ты разочарован, зол? Скажи, что у тебя на сердце!

Над нами светило солнце, мы лежали в густой траве, где-то стрекотали кузнечики, и я сказал, что думал:

- Не знаю, - сказал я. - Понятия не имею, что у меня на сердце. Наверное, мне просто все равно, что ты меня используешь.

- Как такое может быть? - подняла голову Орфези — в глазах ее плясали чертенята, она облизнула верхнюю губу и провела языком по моей груди — язык был горячий, чуть шершавый. - И тебе все равно, что мы, две злодейки, строим козни, пытаясь вернуть ушедший Миф? Что об этом подумают твои наставники Фотурианцы — они-то ведь не склонны к сантиментам и не влюбляются в первых встречных!

- Едва ли они знают, что такое любовь, - сказал я. - Все, что их интересует — это идеи, Истина. Они думают, а не чувствуют. Мне даже кажется, что в этой их Упорядоченной Вселенной не будет ничего — ни страсти, ни нежности, никакого глубокого чувства — только ровное, спокойное существование. По крайней мере, все к этому и идет.

- Как ты переменился, - улыбнулась Орфези. - Ну, на это и был расчет. Скажи, ты действительно так сильно меня любишь? Меня, создание Мифа?
Да, - ответил я. - Именно тебя. Ты для меня — то самое Чудо, которое я искал всю жизнь. Способ обуздать Время и победить Смерть. Остановить прекрасное мгновенье.

- А Фотурианцы? Как же их чудеса?

- Блеск, моя девочка, мишурный блеск, и только. Я стар, я хочу смотреть в глубину. Миф глубок, Орфи, его корни тянутся в вечность, а Упорядочивание — это человеческая выдумка, поверхностная вещь. Кроме того, мне не нравится то, во что превратились люди этого мира после того, как сюда пришли мои… коллеги. Ты же знаешь, я — врач, я много общаюсь с людьми. Все они какие-то… мелкие, приземленные, да, какие-то лишенные огня. Они и раньше были такими, или это следствие Упорядочивания? Какими они были в твои времена?

- Разными, - Орфези подняла голову с моей груди и легла рядом. Грудь ее, высокая грудь нерожавшей женщины уставилась в небо подкрашенными охрой сосками. - В своем ковчеге они были одинаковыми, как сейчас, но стоило им ступить на просторы нашего Мифа, как наступало преображение. Забитый пастух превращался в драконоборца, золотарь — в придворного чародея, нищий — в дворянина, замарашка — в красавчика. Одни удивляли деяньями, другие описывали эти деянья в героических песнях. Таково свойство Мифа — делать вещи значительнее, чем они есть. А теперь, когда ты знаешь правду о нашем замысле, я хочу тебя еще раз. Не оплошай.

С этим словами Орфези поднялась, уселась на меня сверху, заслонив небо, груди качнулись, опускаясь, и губы мои ощутили влагу поцелуя — соленый вкус Чуда, памяти и слез.

Почему я не удивился тому, что меня используют? Почему не отверг твою корыстную, продиктованную умыслом любовь? Как я уже тысячу раз говорил тебе, моя девочка, я стар, а в старости все поверхностное, наносное облетает, как с деревьев листва. Ты должен был в меня влюбиться, сказала ты — так следовало по плану; но мне безразличен план, а вот любовь для меня важна. Я устал от коварства, интриг и тайных замыслов, от бесконечных ожиданий и бесплодности Упорядоченной Вселенной. Мне нужно Чудо любви, здесь и сейчас. Одно мгновение счастья оправдывает все.

Было еще немало встреч — да, немало — и с каждым разом я замечал, что границы заповедника - массивные, выкрашенные в зеленый столбы - сдвигаются все ближе и ближе к хижине ведьм. Реальность теснила Миф, в этом не было никаких сомнений, и крохотный пузырек Сказки, где я был молодым, где меня любила Орфези, становился все меньше. В сущности, главный вопрос был связан со временем — когда? - но именно тут моя девочка словно воды в рот набрала.

- У Мифа есть только сейчас, мой милый, - сказала она в ответ на мои расспросы. - Ни будущего, ни прошлого — лишь миг. Не бойся, мы предвидели все это. Наш план сработает в самый последний момент, он не может не сработать. Сказка вернется, пусть это и будет уже другая Сказка.

- Откуда такая уверенность? - воскликнул я. - Посмотри — над вами словно купол, сколько вам осталось — год, два? Я подсчитал коэффициент Ревского, Орфези — это такая штука, которая показывает, насколько ваша Земля невероятна, как часто в ней могут происходить чудеса — и он снижается очень быстро. Когда я был у вас в первый раз, я видел много созданий Мифа — гарпий, горгулий, фей — где они теперь?

- Исчезли, - спокойно ответила ведьма. - В конечном счете, нас с сестрой ждет то же самое. Этот пузырь — ты его не видишь, только чувствуешь - схлопнется, и нас не станет. Подожди, молчи, я не все сказала. Ты все равно исполнишь наш план, знай только, что он состоит не в том, чтобы спасти нас. Мысли шире, мой милый, Миф — это не только я. Но все равно — вспоминай о нашей любви, ладно?

Я еще не знал, что этот раз — последний, я сидел рядом с Орфези и наблюдал за тем, как Ордуза бросает в огонь пахучие травы и шепчет древние, бессильные ныне заклинания. Ритуал Памяти о Чуде — вот что это было такое: с тех пор, как воины Юна Волшебника, люди, измененные волюнтарином, взяли штурмом Базир-На, ведьмы проводили его каждый год — сперва втроем, а потом, когда от гриппа умерла Ортида (бедные создания Мифа — их, предназначенных жить вечно, безжалостно косили инфекции Упорядоченного мира) — вдвоем, две сестрички-близняшки.

Закончив с проклятиями в адрес Фотурианцев — их удостоился, главным образом, Брогсен, соавтор волюнтарина — Ордуза заговорила о его творениях, великанах, которых сразу же после войны уложили в землю, до лучших времен. Эта ее речь, в отличие от причитаний по умершей Сказке, была сухой и деловитой — только факты, только пища для ума:

- Слушай меня, Евстахий, - сказала она. - Именно эти существа — не Онд, не Дан — победили нас. Огромные твари, уродливые, но все же великие, почти как создания Мифа. Естественно, что в нынешнем маленьком, Упорядоченном мирке им не нашлось места. Они бы сами измельчали здесь, если бы остались. Где они теперь? На луне — туда их поместили твои друзья. Глубоко под землей застыли великаны, глубоко под землей!

- И что с того? - перебил я. - Они ведь давно уже умерли, что мне до их костей?

- А что миру до тебя? - парировала ведьма. - Хочешь победить Время — начни с уважения к праху. Запомни, Фотурианец: Миф — это не только чудеса и причудливые законы природы. Миф — это все, что окутано саваном прошлого, все, что осталось в человеческой памяти и обросло мясом воображения. Это капитал, отданный времени в рост — вот что такое Миф. Чем больше измельчают люди этой Земли, чем более никчемными они станут, тем больше вырастут былые великаны. Когда мы с сестрой исчезнем — Орфези сказала тебе, я знаю — воплощением Сказки для нынешних людей будут именно они. А ты, какова твоя роль в этом — ты, Фотурианец, пробудишь и поведешь их. Миф будет жить, так или иначе.

Таковы были слова ведьмы Ордузы, ее последняя воля. Я же - я слушал вполуха, весь мой мир наполняла Орфези, я вбирал ее в себя, стараясь сохранить навсегда.

Потом я оставил сестер, и больше мне не довелось их увидеть.

В объятиях Орфези, в пучинах Мифа я совсем забыл о своей Фотурианской миссии, о том, что в Земле Вечнос я не только гость, но и контролер, чья задача - наблюдать за Упорядочиванием и докладывать обо всем в колыбель Фотурианства, благословенную Землю Тилод. А доложить было что — последние остатки Чуда умирали у меня на глазах, и я ничего, ничего, ничего не мог поделать — только терзать по ночам подушку, только лежать долгие часы без сна. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я принялся набрасывать памфлет - «Против скуки», так я его назвал. Речь в нем шла о том, что теряет Вселенная с приходом Упорядочивания, а теряет она, считал я, многое. Мне было жаль не столько сказочных чудищ и причудливых законов, сколько тех высоких чувств, которым не находилось места в Упорядоченном мире: страсти, подобной той, что я питал к Орфези, самоотверженности, с которой я когда-то противостоял болезням и смерти, гордости первооткрывателей, честолюбия владык. Сами того не желая, по узости мышления Фотурианцы превратили Землю Вечнос в уныло-добродетельный буржуазный мирок, где воспитывать в себе смелость, стойкость, отвагу и мужество было просто незачем. Все эти достойные качества, которыми и сами Фотурианцы были наделены в избытке — все они оказались здесь не нужны.

Не нужны, да — это увидел бы даже слепой, но не Фотурианцы, ослепленные своей великой миссией! Чем больше я писал, тем дальше отходил от своих учителей. Неделю спустя я понял, что название придется сменить — уже не о скуке шла речь в моем памфлете, но о людях, чья самоуверенность была почти бесконечна. Со всей Вселенной я выписывал журналы, газеты, альманахи, информационные кристаллы, и везде, везде говорилось что-нибудь о Фотурианцах, и обязательно что-нибудь скверное. Понемногу глаза мои начали открываться: Миф был жесток, что верно — то верно, но и за Людьми Будущего тянулся кровавый след.

Фотурианец Данклиг — тот, что победил десять тысяч рыцарей лорда На-Кей — был раньше наемником на службе владык Земли Кориол и до того, как надеть Фотурианскую мантию, носил доспехи, бурые от засохшей крови. Фотурианец Брогсен оставил свой родной мир после того, как отправил на дно целый континент. Фотурианца Ардлака во всей Вселенной знали как отъявленного лжеца, мошенника и осквернителя могил. Вюрст же, приведший меня под Фотурианские знамена, отличился тем, что стер в своей Земле все прошлое, отчего и будущее тоже исчезло — в общем, сами Фотурианцы оказались далеко не безгрешны, и Упорядочивание их предстало передо мной в очень сомнительном свете, как предприятие людей, мало того, что некомпетентных, так еще и не знающих толком, чего хотят.

На то, чтобы должным образом огранить мою мысль, ушел год — год без Орфези, без ее ласок и тепла. В конце концов, памфлет был готов, и я напечатал его тиражом двести экземпляров, и разослал за счет Фотурианцев (вот ирония!) во все сто сорок семь миров Неупорядоченной Вселенной, по одному на миллион, миллиард человек. Удивительно, но вскоре мне начали приходить отклики: видимо, пусть и легонько, но я задел жизненно важный нерв. Недовольных действиями Фотурианцев оказалось много, гораздо больше, чем я думал, и вскоре мой памфлет (пришлось сменить название - «Против Фотурианцев» было точнее) вышел отдельной книгой, с портретом автора — на фотографии мне было тридцать семь.

«Вы написали Библию бунтующих интеллектуалов», - уверял меня главный редактор журнала «Звездный Миф: частная жизнь знаменитостей» (издается в Земле Глаамур, где, как известно, нет людей, зато есть тренды и бренды). - «Я, как и вы, считаю, что дело прогресса — изобретать различные устройства для увеличения сексуального наслаждения, а не переделывать мир без согласия на то честных, добропорядочных граждан».

Он был такой не один, этот редактор, слава моя росла, как снежный ком, и росли претензии ко мне, предъявляемые Землей Тилод.

«Любезный Евстахий!» - писал мне Ондрид, Первый Фотурианец. - «Как понимать мне ваши дерзкие и насмешливые слова? Разве, живя в Земле Вечнос, вы не видите, что Упорядочивание идет ей только на пользу?».

Нет, отвечал я, не вижу. Хоть я и Фотурианец — в чем, однако, уже сомневаюсь — но Упорядочивание лишило эту Землю жизни, а в других мирах привело к куда более печальным последствиям, что подтверждают собранные мной свидетельства. Какие? Приезжайте, я вам их покажу.

Ондрид приехал. Он был готов разнести меня в пух и прах, но в итоге удирать, поджав хвост, пришлось ему. Я оказался очень убедителен, даже чересчур — настолько, что меня не выгнали из Фотурианцев, а позволили и дальше оставаться в этих славных - о, да, еще каких славных! - рядах. Возможно, меня сочли совестью Ордена — все же они были не так уж и испорчены, это бестолковые, безалаберные люди. Единственное, чего меня лишили — полномочий следить за Упорядочиванием в моей истерзанной Земле, но это мне было уже не нужно. У меня был Миф, у меня была Орфези, а с коэффициентом Ревского пусть разбираются те, кого в Землю Вечнос пришлет Ондрид — до меня доходили слухи, что прислать собираются троих, какую-то «группу Грании», двух девушек и парня. Что ж, сказал я себе, пусть делают, что хотят, меня уже ничто не волнует.

Год я писал памфлет, год не был в заповеднике у Орфези. Смена моя прибыла, я вручил им положенные приборы, расписался в полусотне ведомостей и отбыл на встречу с любимой. По моим расчетам им оставалось совсем чуть-чуть — песчинка в часах, и все-таки даже песчинки мне хватило бы, чтобы спасти их, вытащить из проклятого, сжимающегося пузыря и поместить под защитное поле. Это парадокс, друзья, но поле Скепсиса, хоть и призвано защищать от вредоносного воздействия Мифа, способно, тем не менее, этот Миф сохранять — впрочем, как и все, что оказывается под его, поля, эгидой. Воистину, во Вселенной, где возможно все, лучшая защита — это сомнение, недоверие!

Увы, я опоздал — ныне я пишу это спокойно, а тогда отчаянию моему не было предела. Исчезло дерево, хижина, все — осталась лишь адресованная мне записка, написанная детским, неустоявшимся почерком Орфези.

Прощай, милый, - говорилось в ней. - Хоть это и был коварный план, а все же я немного тебя любила. Видимо, таковы пути Мифа — что любовь его, что ненависть губят людей одинаково. Обещай мне держаться, сколько есть сил — обещаешь?
Теперь к делу. Ты помнишь слова моей сестры — о великанах, спрятанных в луне, тех самых,что с помощью волюнтарина создал Юн Волшебник? Ты должен отыскать их, мой милый, это будет твоя армия. С ней ты вернешь Сказку на эту Землю, напомнишь всем о Чуде и победишь своего врага - Время.
Видишь, я помню все, что ты мне говорил, я забочусь о тебе, ты не был для меня игрушкой. Более того, мне горько осознавать, что ради меня ты предал своих товарищей — неважно, что они сделали нам с сестрой, с твоей стороны это была большая жертва. Надеюсь, что Сказка придаст твоей жизни смысл, а иначе все это будет зря.
Еще: не беспокойся обо мне, это будет совсем не больно, мы просто перестанем существовать, были — и вдруг не станем. Не оплакивай вновь обретенную и утраченную молодость — коль скоро план сработает, в мире Мифа ты сможешь быть таким молодым, как пожелаешь. Не знаю, найдется ли способ вернуть меня — если нет, не печалься, ведьм на свете много, хотя колдовать, конечно, умеют не все.

Твоя Орфези,
Земля Вечнос,
Миф

Это письмо и сейчас со мной, в кармане моего дорожного плаща. Я читаю его при свете фонаря, а вокруг меня пульсирует прозрачный живот великана — моя живая темница вместе с остальными держит путь к людям, дабы напомнить им о старых временах и о том, кто именно здесь хозяин.

Искать великанов, обшаривать луну я начал не сразу, сперва следовало усыпить бдительность новоприбывших Фотурианцев. Их, как я уже говорил, было трое — Грания, принцесса Земли Амлун (наглая выскочка), безнадежно влюбленный в нее мозгляк Николай (и этакий рохля — земляк Квонледа!) и — единственный человек, которого я более-менее уважаю — Аньес, автор «Легенд и Мифов Неупорядоченной Вселенной». Приняв у меня дела, эта троица обосновалась у Торианского леса и с головой окунулась в работу. Работала, впрочем, преимущественно Грания, в то время, как Аньес больше интересовал местный фольклор, а Николай, если и трудился, то вяло, неохотно, весь поглощенный своей бессмысленной страстью.

Вот, кстати, пример мельчающих чувств — эта трусливая жажда обладания, смешанная со страхом и презрением к себе. Как непохоже это было на то, что я испытывал к Орфези! В моем обожании не было раболепия, покорности — все, что я делал, я делал радостно и свободно. Я не пресмыкался перед ведьмой, нет — пусть и обольщенный, я брал и дарил поровну. Да, это были поистине Мифические чувства, в Упорядоченном мирке таких уже не найти. Возможно, я потому и взялся за возрождение Мифа, что хотел доказать — то, что чувствую я, это важно, значительно, уникально, такого ни у кого нет и быть не может…

Сперва я боялся, что поиски мои затянутся надолго. Волюнтарин, а с ним и великаны таились в глубинах луны, и луна была велика. Но сыграло на руку мое Фотурианское прошлое — я по-прежнему имел доступ к архивам Ордена, так что вскоре место их погребения стало мне известно. Оставалось только обмануть внимание «группы Грании»: не дай Бог, эти молокососы что-нибудь заподозрят.

А у них дела шли гладко — знай себе, меряли коэффициент Ревского, словно это самое важное дело во Вселенной. То, что этим занимались Николай и Аньес, меня не раздражало — они-то никогда не знали прелести Мифа, но Грания, бывшая принцесса Земли Амлун! Каково ей, интересно, было предавать свою природу — или Фотурианские идеи действительно так сильно меняют людей? Не знаю, скажу лишь, что если придется ради исполнения плана пожертвовать двумя ее коллегами, я сделаю это с чистой совестью; что же касается самой Грании — посмотрим.

Спустя несколько недель поиски мои подошли к концу. Я наконец-то нашел героев старых дней, воинов, которых изменил когда-то Юн Волшебник. Да, это, без сомнения, были настоящие люди — сильные, смелые, благородные - совсем не те, что сейчас. Они, созданные наукой, сами стали существами Мифа; по крайней мере, я видел их именно так, через призму времен. Что такое, в сущности, Миф? Фотурианцы говорят, что это состояние Вселенной, такое, при котором возможно все — чудовища, чудеса — но я уже знал, что дело обстоит иначе. Миф, как говорила Ордуза — это свойство нашей памяти, только и всего; каким бы ни было прошлое, память сообщает ему свойства Чуда. Я не мог вернуть время ведьм, это было не в моих силах, но воскресить гигантов, поднять из сырых могил, куда их упрятали неблагодарные потомки — на это меня хватило. Они были тем, в чем я нуждался — искрой былого огня, доказательством существования чуда.

Итак, рассказываю все по порядку — это поможет мне отвлечься, да и делать в темнице нечего, только слушать стук великанского сердца, считать шаги да пытаться через прозрачную кожу брюха разглядеть, куда держит путь моя взбунтовавшаяся армия.

Что я рассчитывал найти в сердце Луны, какими я хотел видеть могилу великанов и хранилище волюнтарина? Гигантским некрополем, таинственной лабораторией, полной светящихся пробирок! А нашел я — вы не поверите — музей!

Да-да, музей — целиком и полностью посвященный Юну Волшебнику, тому самому, что некогда просил у Фотурианцев помощи в свержении Мифа. Это был гигантский зал, свод которого терялся в темноте, зал, полный всяческого хлама — журналов и газет, в которых имя Юна было подчеркнуто карандашом, фотографий с ним, статуэток, кубков, медалей, вымпелов и прочего, личных вещей вроде старых порток и изношенных свитеров, а венчала эту груду старья плита из потемневшего от времени мрамора, на которой золотыми буквами было высечено следующее:

ОСТАНОВИСЬ, ХРАБРЕЦ, ДАЛЬШЕ ТЕБЕ ХОДУ НЕТ.

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛ НЕСЧАСТНЫМ СЕБЯ И ДРУГИХ.

НЕ ВОРОШИ ПРОШЛОЕ, НЕ ПРОСТО ТАК ЮН ВОЛШЕБНИК УШЕЛ ПОД ЗЕМЛЮ ВМЕСТЕ СО СВОИМИ ТВОРЕНИЯМИ.

НАДМЕННЫЙ И ГЛУПЫЙ, ОН УПРАЗДНИЛ МИФ, НО НЕ НАШЕЛ СЕБЕ МЕСТА В УПОРЯДОЧЕННОМ МИРЕ.

НЕ ПОВТОРЯЙ ЕГО ОШИБКИ, ЗАБУДЬ ПРО ВОЛЮНТАРИН.

СИЛОЙ ЧУДО НЕ ВОЗВРАТИШЬ.

Последняя фраза заставила меня усмехнуться. При чем здесь сила, я буду действовать умом — и все же судьба Юна Волшебника меня несколько озадачила. Что же он, выходит, остался недоволен миром своей мечты, миром без Торианских Ведьм и губительного Мифа, к которому так стремился? Ха, вот это был бы фокус!

Я принялся перебирать газеты: все так — за те пятьдесят лет, что Земля Вечнос была предоставлена сама себе, Юн успел разувериться и в жизни, и в науке, и во всем на свете. Ненавистник Мифа, в Упорядоченном мире он скучал и часто навещал великанов, скрытых в луне. Похвалы соплеменников, лесть и титул спасителя людей Земли — все это грело самолюбие, но душа требовала иного: напряжения, отдачи, борьбы. Он многое сделал для людей — свидетельств был полон музей — однако сам так и не стал счастлив: мрачнел, мрачнел, а однажды взял и исчез: по-видимому, говорилось в одной желтой газетенке, присоединился к своим созданиям глубоко в луне. Хоть и скептик по натуре, я сразу поверил этому: кто-то же натащил сюда этого хлама — но где он скрывался, этот Юн, и куда он спрятал своих великанов?

Впрочем, всерьез никто и не прятался — побродив по залу, я наткнулся на огромный люк в полу, к которому услужливо прилагался пульт с одной единственной кнопкой. «ВВЕРХ» - было на ней написано, и действительно — едва я нажал, люк со страшным скрипом пополз вверх.

Странным запахом на меня повеяло из открывшегося туннеля, уходящего в бездны луны. Сладковатый, даже приторный и вместе с тем какой-то свежий, он напоминал о больничных палатах, об операционных, тщательно вымытых и продезинфицированных. Это был запах работы над телом – так я это назвал. Я вгляделся во тьму, но ничего не увидел. Туннель был глубок, и веревки, чтобы спуститься, у меня не было. Будь, что будет, решил я и по примеру Квонледа, сиганувшего в Колодец Памяти леди Но, подошел к краю туннеля и спрыгнул.

В отличие от своего именитого коллеги летел я долго, жаль только, что по дороге ничего интересного мне не попалось. Темнота кругом — а потом я вдруг обнаружил, что парю под куполом пещеры, освещенной странным зеленоватым светом, а подо мною, на дне, среди остроконечных сталактитов виднеются россыпи красно-коричневых валунов, которые даже с моей высоты все равно казались огромными. В центре пещеры пульсировал источник света — колоссальное нечто, похожее на морской полип — и, спустившись ниже (не знаю, что поддерживало меня в воздухе, возможно, дыхание этого таинственного существа), я разглядел, что от валунов к нему тянутся толстые, испещренные прожилками канаты.

Наконец, я плавно спустился на пол пещеры и осторожно, стараясь не наступать на канаты, подошел к полипу. На ощупь он был теплый, и там, где я коснулся его, остался отпечаток моей ладони — темный, словно от ожога, след.

- НЕ ЗДЕСЬ, - раздался в моей голове глубокий и мягкий голос. - ВЫШЕ, ВОН ТАМ.

- Что? - спросил я вслух и, как мне и было велено, вернул руку на место.

- ПОЧЕШИ ВЫШЕ, ГОВОРЮ. О, ДА… КАК ХОРОШО ИМЕТЬ КОНЕЧНОСТИ, ОБЛАДАЮЩИЕ СОБСТВЕННЫМ РАЗУМОМ! ВОТ ТАК, СИЛЬНЕЕ, СИЛЬНЕЕ… ООООО… - полип мелко завибрировал от удовольствия. - А ТЕПЕРЬ НАЗАД, В ОСНОВНОЕ ТЕЛО. ПОХОЗЯЙНИЧАЛА, И ХВАТИТ.

- Что? - повторил я.

- ТО! - передразнил голос. - НАЗАД, ГОВОРЮ… НЕТ, ПОГОДИ, ПОСТОЙ! ТЫ ВЕДЬ НЕ МОЙ ОТРОСТОК, ДА? ТЫ ВЕДЬ ПРИШЕЛ СЮДА СВЕРХУ? ОТВЕЧАЙ!

- А ты — Юн Волшебник? - спросил я в свою очередь.

- НЕТ, Я — ЯН БУЛОЧНИК! - вдруг загремел голос так, что в голове у меня загудело. - КОГО ЕЩЕ ТЫ ОЖИДАЛ ВСТРЕТИТЬ В ЦЕНТРЕ ЛУНЫ, А? БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ, ОНДРИД, СО СВОЕЙ СИСТЕМОЙ БЕЗОПАСНОСТИ! «АБСОЛЮТНО НАДЕЖНА» - ДА ЧЕРТА С ДВА! ЗНАЕШЬ, КАКОЙ ТЫ ПО СЧЕТУ, ПАРЕНЬ? ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ТРИСТА ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ! ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ТРИСТА ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ!

Это было уже слишком. Я упал на колени, из носа хлынула кровь.

- Ладно, ладно, - сбавил громкость Юн. - Я ведь могу говорить и просто так, без всяких фокусов. Извини, я не хотел тебе навредить — вот, держи пилюлю.

Из стенки полипа выросло щупальце и, кокетливо извиваясь, протянуло мне зеленый фосфоресцирующий шарик.

- Это тот самый волюнтарин, - сказал Юн. - Проглоти и подумай о чем-нибудь хорошем. Ну, не бойся, я тебя не убью.

Я послушался — что мне было делать? - и, морщась от боли в висках, проглотил шарик. Добрая мысль явилась сама — я вспомнил Орфези, ради которой все это затеял, и по телу моему прошла теплая волна. Боль утихла, но теперь я ощутил нечто странное в груди — в старческой своей груди, с редким волосом и впадинкой на грудной кости.

- Там… - сказал я удивленно. - Там будто выросло что-то… Что-то постороннее!

- Вот этого я и боялся, - вздохнул Юн. - Скажи, ты ведь не думал о женщине, да? Ради всего святого, скажи, что ты не думал о женщине!

-Как раз о женщине я и думал, - признался я.

- Как и чертова туча других. Видишь ли, когда я говорю «Думай о хорошем», я обычно имею в виду выпивку или хороший кусок мяса. Когда имеешь дело с волюнтарином, еда — это одна из немногих безопасных ассоциаций. Давай посмотрим, что там у тебя.

Я расстегнул дорожный плащ, и на свет Божий, скрытая несвежей сорочкой, явилась высокая женская грудь — размера примерно третьего. Я пощупал ее — исключительно как врач — и отметил упругость и отсутствие опухолей.

- Все-таки с точки зрения нравственности волюнтарин — довольно сомнительное изобретение, - заметил на это Юн. - Можно отрастить себе придаток в виде полноценного человека и делать с ним все, что душа пожелает. Как правило, приходили ко мне именно за этим — ну, и затем еще, чтобы из хлюпика превратиться в сверхчеловека. Ужасная публика — эти прыщавые юнцы! Держи еще одну.

Я вновь проглотил облатку — на сей раз думая о скальпеле — и грудь со звонким «чпок!» втянулась обратно.

- Век бы смотрел, - усмехнулся Юн. - Чудо трансформы, мысль, направляющая плоть. Когда мы покончили с Ведьмами, Брогсен хотел забрать волюнтарин себе, но Ондрид не позволил. Черт знает, что он бы с ним натворил, этот безумный Фотурианец! Ты, кстати, не один из них?

- Нет, - ответил я, порадовавшись тому, что мантию оставил дома.

- Вот и славно. Как там Брогсен — все так же чудит? Видит Бог, он не очень мне удружил. Не мог получить волюнтарин сам — так растрепал о нем кому попало. Вот откуда у меня столько посетителей — все идиоты окрестных Земель слетаются ко мне на огонек, а я слишком добрый — никого не гоню, всех слушаю.

- Брогсен умер, - сказал я. - Погиб на обратном пути из Темных Миров. Говорят, черный ящик записал его последний разговор. На борту корабля был кто-то еще. Функция Семь, так он себя называл.

- Чего только не бывает во Вселенной, - вздохнул Юн. - Ну, а мне вот печалиться нечего — весь волюнтарин достался мне. Вот, гляди, как бултыхается!

С этими словами полип словно напрягся, и светящаяся жидкость в нем — я только теперь понял, что это жидкость — взволновалась и начала пениться.

- Сначала я лепил из себя все, что хотел, - сказал Юн. - А потом, когда наскучило, превратил свое тело в хранилище. Это забавная мысль — что ты вмещаешь в себя десять тысяч тонн вещества, которым можно управлять при помощи мысли. Нет, не так. Ты знаешь принцип работы волюнтарина? Сперва делается инъекция, а потом специально обученный человек направляет развитие твоего тела. Так работали мы с Брогсеном — когда создавали нашу армию.

- И где она теперь? - спросил я.

- Да вот же, - ответил Юн, и щупальце указало в сторону одной из красноватых глыб. - Все они соединены со мной, я сдерживаю их, чтобы они не натворили бед.

- А они могут?

- Конечно! Ни один из них не отправился бы в землю по доброй воле. Удивительно, что сделали с ними волюнтарин и победа над Ведьмами — они чуть было не взбунтовались еще на руинах Базир-На! К счастью, Данклиг их урезонил. Не одобряю некоторых его методов, но для бывшего убийцы язык у него подвешен хорошо. «Отдохните денек», - сказал он, - «а завтра обо всем договоримся» - вот только, когда великаны легли спать, он побросал их в контейнер и зашвырнул его аккурат на луну. Да, вот так все и было, что бы ни писали в официальных источниках. Это потом уже, когда мне осточертела Упорядоченная жизнь, я к ним присоединился и… Ну, скажем так — между нами есть особая договоренность, компромисс в своем роде. Я не даю им выйти наружу, а взамен снабжаю волюнтарином. Посмотри на них поближе, обрати внимание — от них осталось только туловище, нет ни рук, ни ног, ни голов.

Я обошел ближайшую глыбу и понял, что Юн прав. Передо мной была плоть, сплошной массив — время от времени она чуть раздувалась, но ничего похожего на человека в ней уже не было.

- Они не просто спят, - продолжил Юн. - Под действием волюнтарина они сладко грезят о мире, который принадлежит им. Человек, который выпустил бы их, огреб по самое не балуй… ЭЙ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? - воскликнул он, заметив, что я примериваюсь к одному из канатов хирургическим резаком. - ТЫ ВЕДЬ НЕ СОБИРАЕШЬСЯ…

- Собираюсь, - сказал я и резким ударом обрубил канат. Комедия кончилась. Вновь наступила драма.

Крик Юна почти убил меня. Обрубок извивался на полу, плевался волюнтарином, рев в голове нарастал, и все же, сквозь багровую пелену я видел, как освобожденная мною глыба, заветное чудовище, возвращает себе свое. Последним возрожденный великан отрастил себе рог посередине лба — и тут я потерял сознание.

Очнувшись, я увидел, что Юна больше нет. Он лопнул, растекся, и весь его волюнтарин куда-то исчез. Несмотря на это, в пещере все же осталось достаточно света (откуда он все-таки брался? Бог весть!), чтобы я смог разглядеть великанов, собравшихся у дальней стены

Осторожно, щадя больную голову, я подошел к крайнему сказать — вы свободны, живите, будьте счастливы, никто больше не зароет вас в землю — но он, увидев меня, оскалил зубы и выдавил:

- Прочь, мелюзга, пошел прочь!

- Почему? - опешил я (где благодарность?), и тут великан взял меня за шиворот, как котенка, подбросил в воздух и хорошенько пнул пониже спины. Остальные загоготали:

- Здорово ты его!

- Поддай еще!

- Раздави!

- Покроши!

- Съешь!

Да, за какой-то час, проведенный в обществе этих существ, я успел пожалеть о том, что освободил их из заточения. Великаны, люди, измененные волюнтарином, оказались совсем не такими, какими их рисовало мне воображение. Я видел их отважными воинами, бросающими вызов Мифу, чудесными, непобедимыми, а это оказались монстры, злобные вульгарные скоты. Какое невыносимое уродство, какая мерзость — этот костный щит у них на груди, чешуйчатая серая кожа, мертвые глаза, кислый запах, вечно холодные шелушащиеся руки! Никакого очарования старых времен, только горы плоти скверной, исковерканной плоти! И эти существа вышли на бой с чудовищами, порожденными Торианским ковеном? Этих существ создал Юн Волшебник? Боже мой, боже мой, сколько заблуждений, сколько глупости, я все сделал неправильно, а теперь уже поздно — они поднялись из своих могил и пойдут по Земле, круша и ломая, ибо больше ничего эта тупая сказочная орава не умеет!

Вот он, последний листок моего дневника, и вот он, конец моей жизни — символично, вполне в духе Мифа. Надо бы распорядиться оставшимся временем поэкономнее, так что буду записывать лишь самое важное.

Я не знаю, как они перебрались с луны на Землю — возможно, виной тому какой-либо тайный ход, предусмотренный Юном — с тех пор, как меня проглотили, я вижу все исключительно через прозрачные стенки желудка, а это не лучшая точка обзора, как ни крути.

То, что хотят сотворить эти чудовища — поистине немыслимо. Волюнтарин, полученный из Юна, они разделили между собой, каждому по глоточку. План их прост — как только они захватят Землю, то превратят всех ее жителей в подобных себе. Решено уже, что я стану первым. Мой великан держит свой волюнтарин наготове — как только ему прикажут, он выпьет эту проклятую дрянь, а затем я выйду из его живота преображенным — если подумать, это пародия на роды, вот только рождаться я не хочу. Я не обучен управлять волюнтарином при помощи мысли, и все же, когда он прольется на меня, я стану сопротивляться изо всех сил — так, как завещала мне Орфези.

Не знаю, таков ли был их с сестрой план — возможно, они, как и я, ошибочно полагали великанов чем-то Сказочным — однако что вышло, то вышло. Я раскаиваюсь во всем, кроме любви. Пусть великаны создадут новый Миф, пусть волюнтарин подарит им новое Чудо — я больше не нуждаюсь ни в чем.

Я слышу, как он глотает, мой великан. Время пришло. Сейчас он начнет выдумывать мою новую форму — заранее, чтобы, когда волюнтарин захватит меня, я не разросся бесконтрольно. За стенками желудка я смутно вижу крохотную деревушку. Куда мы пришли? Люди бегают, прячутся в своих домах. Вот толстый человечек в красной мантии машет руками — неужели это Фотурианка Аньес? Что за дурак мой великан, что за дурак! Надеюсь, его хорошенько прищучат. Будь здорова, Грания, помни, что ты — существо Мифа. Иди к черту, Николай, Принцессы тебе не видать никогда. Пока, Аньес, надеюсь, ты напишешь обо мне в своей книге.

Волюнтарин капает мне на макушку — на мою бедную лысую макушку — и мгновенно впитывается в кожу. Сердце бьется — раз, другой. Я помню Орфези. Девочка, помоги мне.

Самодовольные, невежественные, бесконечно упрямые, глухие к критике - вот они, Фотурианцы! Спросите у них, сколько раз они подвергали Вселенную опасности ради своих прихотей, и что же они вам ответят? "Мы Упорядочиваем Вселенную" - как будто Вселенная обязательно нуждается в Упорядочивании, как будто она немедленно рухнет, если эти молодчики в красных мантиях вдруг исчезнут! Нет, друзья мои, Вселенная существовала и будет существовать без Фотурианцев, как бы им не хотелось обратного. А вот их неразумные действия - я имею в виду постоянное использование так называемых Предметов Нид - действительно представляет собой угрозу. Не верьте доктору Пауле, Предметы эти вовсе не безобидны. Каждый из них - это угроза всем ста сорока семи планетам, существующим в Мироздании. И в чьих же руках находятся эти орудия Судного дня? Правильно, в руках неразумных, эгоистичных детей, каковыми являются Фотурианцы. Они могут сколько угодно считать себя избранными и верить в то, что каждое их действие санкционировано лично Творцом - я, пока жив, буду отстаивать совсем иную точку зрения.

Выдержка из памфлета брата Евстахия, озаглавленного "Против Фотурианцев".

Евстахия хоронили на закате — дождь, наконец, перестал, и дым от погребального костра уносился в чистое, подкрашенное багрянцем небо. Вместе с телом горела и Фотурианская мантия — вышитые на ней языки пламени сначала слились с настоящими, а затем почернели и обратились в пепел.

Дневник решено было сберечь, хотя впечатление на всех он произвел очень тяжкое. Грания дрожала от ярости и то и дело сжимала кулаки, Аньес недоумевала, а Коля — Коля молчал потому, что понимал умершего слишком хорошо.

Любить создание Сказки — как это сладко, и как больно вместе с тем! Сможет ли он ради Грании пожертвовать всем, как это ради Орфези сделал Евстахий? Коля не знал и лишь плотнее прижал к груди свою заветную книгу, в которой Принцессу с фиолетовыми волосами спасал из рук чудовища храбрый Ондрид. Жест этот не ускользнул от Аньес, и она машинально поправила волосы — неистребимо женское кокетство, ничто на свете его не убьет. Он так любит книгу - что ему стоит полюбить автора? Но было не время для любви. Что-то нужно было делать с пробудившимися великанами, что разбрелись, согласно дневнику, по Земле, и кроме того, нога у Коли — та самая, которой он угодил в лужу с волюнтарином - начала самым неприятным образом ныть.

- Это волюнтарин, - объявила Коле Грания, сверившись с Фотурианским справочником. - Очень-очень любопытное вещество. Жить будешь две недели, потом - все.

- Что-что? - не понял Коля.

- Потом, говорю, ты умрешь.

Они сидели в палатке Грании, втроем; только что Фотурианка отправила послание в Землю Тилод. Это была просьба о помощи: ситуация вышла из-под контроля, прилетайте, все вместе, без вас не обойтись. По Лучу послание будет идти два дня.

- Грания, ты серьезно? - спросил Коля. - Это ведь просто ерунда какая-то, подумаешь — вляпался в лужу! Сколько раз такое было, и всегда лечили!

- Всегда, - согласилась Грания. - Только не теперь. Это волюнтарин, Коля, вещество, которое изменяет. И страшнее всего оно тогда, когда им никто не управляет. Как сейчас, внутри тебя.

Коля побледнел. Он путешествовал с Гранией уже пять лет и не раз был на грани смерти — подвешенный над праздничным костром у людоедов Земли Генум (его тогда переперчили), запертый в колдовском кристалле лорда Ле-Назье, разрезанный на части хитроумным Инженером Тел (для своей жены, которую он неистово мечтал воскресить, Инженер использовал колины аппендикс, печень и язык) — но никогда, никогда все это не было по-настоящему, всегда можно было что-то сделать — собрать обратно, пришить, принять таблетку. Никогда Грания не расписывалась в своем бессилии, никогда — но теперь, теперь…

- Неужели никак? - спросил Коля тихо-тихо.

- Никак, - покачала головой Грания. - Справочник говорит, что, если бесконтрольное разрастание началось, обычными способами его уже не остановишь.

- А необычными? - подала голос Фотурианка Аньес. - Есть же необычные способы.

- Не-обы-ч-ные, - Грания словно покатала слово на языке. - Да, есть, наверное, и такие. Можно, например, попробовать найти еще волюнтарина и провести контролируемую реакцию. Но… Для этого нужен великан, Аньес, вот в чем штука. Весь неиспользованный волюнтарин у великанов. Тот, что вылился из нашего, уже потрачен на Евстахия. Синтемифом заменить не выйдет, слишком быстро меняется. Хочешь ловить — лови.

- Но остальные…

- Остальные будут только через два дня. Они все сделают, да, но Коле к тому времени помочь будет нельзя. Он уже начал меняться, посмотри!

Грания была права: кожа у него на ноге — ногу, освещенную мощной лампой, Коля положил на отдельный табурет — за какие-то несколько часов огрубела, потемнела, сморщилась.

- Не больно? - Аньес смочила ватку в спирте и протерла кожу там, где ее разорвал костяной шип — возле ахилла.

- Нет, - ответил Коля. - Так, ноет и чешется. И что будем делать? Скажи, Грания!

Он смотрел ей прямо в глаза, и впервые за пять лет она отвела взгляд.

- Не знаю, - ответила, наконец, бывшая Принцесса. - Не надо на меня так смотреть. Можно попробовать перелить кровь — может быть, это ослабит концентрацию волюнтарина. Не знаю, черт возьми!

- Я согласна на переливание, - тихо сказала Аньес.

- Что? - удивился Коля. - Аньес, зачем? Не надо, выкрутимся, дотяну как-нибудь.

Он улыбнулся — вышло натянуто — и постучал по ноге. Звук вышел глухой, деревянный — странно, что Коля до сих пор ее чувствовал и даже согнуть мог — уже не полностью, но все же.

- Нет, надо, - Аньес была тверда. - У нас одинаковая группа крови. Надо использовать любой шанс.

- Вот это человеколюбие! - скривилась Грания. - Хорошо, помучай его. Но я за то, чтобы закончить все здесь и сейчас. У нас есть яд, а в оружейном ящике найдется револьвер. Пусть Коля сам решает, а я — мне надо делать отчет. Я на опушке, возле счетчиков. Надеюсь, сюда не забредет еще один великан.

- И так пять лет, - пожаловался Коля, едва Грания вышла — пожаловался не пойми кому, ибо глупо было думать, что Аньес не в курсе его любовных терзаний — в конце концов, все эти годы они протекали у нее на глазах. - То она заботится обо мне, то предлагает вышибить мозги. Нет, не то: найдется ли у нее для меня хоть одно доброе слово? Я понимаю, насильно мил не будешь: то, что я следую за ней повсюду — и так для меня слишком много, но почему нельзя как-то… смягчиться, дать шанс? Пусть я не Сказочный болван с замком, полным золота, но ведь и у меня есть чувства! Хоть бы раз она заглянула в меня поглубже, увидела бы, как я отношусь к ней на самом деле!

Все это Коля говорил в то время, как Аньес — маленькая Аньес, крови в которой, несмотря на всю пухлоту, едва набралось бы на пару кроликов — готовила аппаратуру для переливания.

О, эта ирония судьбы — как часто мы готовы на все ради тех, кто нас и в грош не ставит. Что для них наше «все»? Вот и Коля, пока Аньес своей кровью дарила ему самое ценное — время — ерзал и повторял «Ну, долго еще? Долго?», а едва процедура кончилась, наскоро размял ногу и отправился на опушку к Грании — задумал, видимо, решительный разговор.

Аньес вздохнула. Какая она? Некрасивая, рябая, не чета Сказочной принцессе. Что ей остается? Прятать все у себя внутри, забывать о себе за писанием Фотурианских книг. Так она сделала и на этот раз — открыла неоконченную рукопись и начала: «За жизнь Фотурианца Николая мы боролись до прибытия основных сил…».

Бедняжка, она еще верила, что все кончится хорошо!

Но хорошо, разумеется, не стало — процесс удалось замедлить, но не остановить. Коля менялся, и чем дальше — тем больше. К концу первого дня темной и грубой кожей покрылись вторая нога, а затем и руки, и в груди ясно обозначилось уплотнение; как окрестила его Грания - ядро. Разговор их на опушке, к слову, как всегда, окончился ничем — Фотурианка просто перестала слушать. Коля был полезен, да — он неплохо разбирался в технике, но слушать его излияния, слушать уже в который раз? Нет, это было слишком: в глубине души Грания надеялась даже, что случай с волюнтарином положит его навязчивости конец.

К этому все и шло: утром второго дня начался стремительный рост — сперва несколько сантиметров в час, затем — больше, больше, и все с сильной болью, так что пришлось задействовать синтемиф из походной аптечки. Запрограммированный на обезболивающее, он погружал Колю в беспокойный, прерывистый сон. О переливании речи уже не было — где бы они взяли столько крови, чтобы наполнить эту махину? - оставалось лишь ждать помощи коллег.

К полудню рост остановился. Коля — голый, серый, семь с четвертью метров высотой, сидел, привалившись спиной к вековой сосне. Левый его глаз зарос, и оставшийся, увеличенный в диаметре вчетверо, смотрел на мир тоскливо, обреченно.

- И то, и то, - повторял Коля сиплым басом, показывая на палатки, на опушку, на Гранию, на Аньес — словно хотел запомнить побольше, прежде чем перестать быть. - И то, и это, и то, и…

С трансформацией тела изменилось и Колино восприятие. Исчезли запахи, мир из цветного сделался черно-синим, Фотурианец перестал ощущать траву, древесную кору. Солнце превратилось в квадрат, квадрат мешал, царапал, кусал. По-старому все было только с закрытыми глазами: мозг, не до конца измененный волюнтарином, все еще отрисовывал вещи такими, какими они были до преображения. Но и тут Коля постепенно исчезал, уходил в ничто. Как и тогда, в «морилке», растворялись его воспоминания — жизнь в Земле Гилвур, работа механиком, мечты о Сказке. Как и тогда, стойко держалась Грания — пожалуй, это было единственное, что в Коле не изменилось. Более того, обратившись в великана — существо, пограничное между наукой и Мифом - он неожиданно для себя сумел слить два образа — Принцессы и Фотурианки — воедино. Не было больше Сказочной красавицы и высокомерной девицы в Фотурианской мантии — было одно существо, милое и любимое, ради которого Коля был готов на все — не только на слова, но и на самый важный Поступок.

Рост кончился, но изменения продолжались. Утро третьего дня, когда по Лучу начали прибывать первые Фотурианцы, Коля встретил со сквозным отверстием в животе и левой рукой, усохшей почти втрое. Говорить он уже не мог, слова сливались в неясный гул, исходящий из ротовой спирали.

- Смирный он у вас, не бушует, - сказал Грании Фотурианец Зимм. - Не то, что его товарищи.

- Это да, - рассеянно ответила Грания и похлопала гиганта по колену. Коля застонал, страшно и глухо. Эта рука жгла его даже через толстую серую кожу, этот голос сквозь реберный панцирь достигал самого сердца!

На битву с великанами явились многие: пришел Квонлед с копьем на плече, приковылял, волоча за собой воз снеди, толстяк и обжора Гарвиг, спустился с неба на личном драконе красавчик Морвиз, пришли неразлучные Захаров и Вюрст, вышел из гранитного обелиска Бордегар, даже профессора Пауле выдернул из блужданий по Вселенной настойчивый Луч — перед Гранией и Аньес доктор Фотурианских наук предстал в домашнем халате и шлепанцах, с чудесным Шлемом на голове.

На совете Колю решили спасать, а чтобы не мучился зря — окружили стазис-полем (все жизненные процессы замедлены, жди-не хочу) и приставили к нему Фотурианку Аньес: пусть следит, ведь какая от нее польза в бою?

И началась охота. Аньес следила за ней по радио, слушая Фотурианские переговоры. Вот они окружили очередного великана, вспороли брюхо, он кого-то покалечил, кого-то убил, но все это там, а здесь важен только Коля, мучительно уродливый, но все же близкий, родной.

Лишь теперь, когда он стал безгласен и глух, поднялась из души Аньес скрытая доселе любовь. Поздно, как же поздно — но лучше так, чем никогда — и вот она вслушивается в гудение стазис-поля и гадает, вернутся ли Фотурианцы со свежим волюнтарином, удастся ли спасти любимого? Она плачет, когда слышит по радио о гибели Фотурианцев, радуется, слушая о победах, но вот приходит весть о том, что в плен захватили Гранию, и Аньес понимает: вот он, решительный миг! Пускай она Фотурианка, но Грания ее соперница, она мучит Колю, не дает ему покоя, пусть сгинет в лапах великанов, черт бы ее побрал!

Мысль эта укореняется в мозгу Аньес, растет, ширится, пока не наталкивается на любовь — бастион небольшой, не до неба, но прочный, с наскоку не возьмешь. Она любит Колю, что верно — то верно, но Коля ведь любит Гранию — как же тогда Аньес может радоваться тому, что наверняка причинит ему боль? Он ведь и сейчас о ней думает — там, под этой серой кожей, в огромной безволосой голове Принцесса дает балы, принимает послов, поет, смеется, расчесывает волосы…

Аньес — человек книжный, и книги, что она читала, учат тяжелым вещам. Любить, учат они, значит желать для объекта любви лучшего, даже если это вредит тебе. Лучшее для Коли — сейчас и во все времена — быть рядом с Гранией, пусть даже и выглядит он в такие минуты глупо и жалко, словно собачонка, которую в дождь выставили за порог.

Причудливая любовь! У Аньес зреет решение, которое сделает несчастной ее саму, да и Колю в итоге не осчастливит, но такова уж таинственная сила, что крутит людьми — ей, в сущности, наплевать, что с ними будет, главное — это завертеть чувство так, чтобы в нем не разобрался и сам черт. Но что это за решение? Освободить Колю, конечно же — пусть он отправится на помощь своей любимой!

Жертвенная любовь! Пухлая и рябая, Фотурианка отключает стазис-поле, шепчет возлюбленному на ухо имя соперницы и готовит установку Луча — перенести себя и Колю на поле битвы, где ее товарищи, судя по радиопередаче, готовятся к решающей атаке.

Отважная любовь! Они появляются между двух армий — Фотурианцев и великанов: с одной стороны — красные мантии, мерцание полей Скепсиса, грозные Предметы Нид, с другой — оскаленные пасти, серая искаженная плоть, зеленое свечение волюнтарина. Чудовищ, застывших между Мифом и наукой — не счесть; видимо, Евстахий был прав, и ряды их действительно пополнились за счет несчастных жителей Земли.

- Не утерпела? - смеется Фотурианец Квонлед. - А его зачем? - показывает он на Колю. Аньес молчит.

Великаны приближаются, и Люди Будущего готовятся принять последний удар. Хмурит брови Фотурианец Кихот, крепче сжимает кулаки Бордегар, поднимает свой большой меч Дормеско, встает в боевую стойку Тянь-Фу. Реальность против Сказки, будущее против прошлого — вот каков расклад этой битвы.

Все ближе и ближе они, но где же Грания, в чьих мерзких лапах она сейчас, в чьем прозрачном животе томится бывшая Принцесса? Нет, не видать ее; как бы не случилось худшее. Что, если она уже обратилась? Аньес надеется, что это не так; что думает Коля — неизвестно.

Вдруг великаны останавливаются — все вместе, одновременно, за двести шагов до Фотурианцев. Вот один опускается на колени. Его рвет — вязкая зеленая жижа льется на землю, и там, куда она попадает, вырастают серые цветы с мясистыми лепестками.

Извергнув весь свой волюнтарин, великан утирает рот; лужа невелика, не больше той, в которую угодил Коля, однако это лишь первая, а великанов многие тысячи. Хрипы, стоны и бульканье сотрясают воздух; волюнтарин льется, и его много, очень много — целая река устремляется на Фотурианцев, и сердца их замирают в страхе. Против волюнтарина, порожденного наукой и Мифом, поля Скепсиса практически бессильны: сомнением от него никак не спастись.

Но что это? Кто выходит вперед Фотурианцев — огромный, изуродованный, одержимый одной единственной мыслью: спасти, освободить уберечь? Коля, никчемнейший из Фотурианцев — кто знает, о чем он думает, что именно творится в этот момент у него в голове?

Он опускает голову, широко разводит руки, словно стремится обнять надвигающуюся на него громаду реки. Он словно защищает своих товарищей; хватит ли его, выдержит ли?
Что он собирается делать?

Грания. Принцесса. Фиолетовые волосы. Книжка. Бал. Луг. Мы вместе. Ничего. Пусто. Обман. Ондрид. Упорядочивание. Фотурианцы. Миф. Грания. Аньес. Земля Филакт. Сделано. Земля Стишор. Сделано. Мне плохо. Плохо. Плохо. Грания. Почему? Земля Вечнос. Евстахий. Миф. Нога. Один глаз. Все. Сон. Не могу. Аньес. Сон. Аньес. Должен. Грания. Должен найти. Беда. Плен. Должен. Беда. Плен. Должен. Должен. Должен. Должен. Должен. Должен. Должен. Луч. Мои братья. Поток. Должен. Я. Все вода. Вода и дерево. Сон.

Из дневника Фотурианки Аньес

Евстахий был неправ: и в Упорядоченном мире возможны высокие чувства. Упорядочивание не сделает людей мелкими и ничтожными — Коля доказал это, мой бедный, мой хороший, простой мальчик! Я больше не боюсь показаться смешной: влюбленная толстуха, уродина — все эти слова, которыми меня пичкали с детства, больше ничего не значат. Я потеряла Колю, но нашла себя.

Грания спасена. Она все такая же красивая и надменная, великанский плен не испортил ее. Она не хочет вспоминать Колю. Он ей только мешал.

Отчасти я ее понимаю. Если бы назойливый человек, чьи чувства я не могла разделить, отдал бы за меня жизнь, я тоже не знала бы, что думать. Отчасти я ее понимаю — но только отчасти. Все же я не зря была между ними. Я понимаю Колю. Любить безропотно, безответно, днем и ночью, всегда. Хорошо, что я осознала свою любовь лишь теперь, когда все кончено. Сколько мук я избежала благодаря этому — знать бы только, сколько мук ждет меня впереди.

Но я не буду терзаться. Я буду вспоминать, буду думать. Я напишу книгу о самых прекрасных чувствах, что жили в неупорядоченной Вселенной, и расскажу о том, что пришло им на смену. Я напишу о Коле. Я расскажу о том, как исчез с лица земли волюнтарин.

Коля встал перед нами, встал навстречу зеленой реке, что грозила поглотить нас. Река захлестнула его, он не мог объять ее всю. Но он сумел ее остановить. Как? Я не знаю.

Мы уже были готовы к тому, чтобы бороться против волюнтарина, бороться за наши тела и души, но на нас не попало даже капли. Всю реку Коля вобрал в себя — он пил волюнтарин, впитывал всеми порами. Он стал подобен Юну Волшебнику, как его описал Евстахий — огромному раздувшемуся полипу, но, в отличие от Юна, Коля не захотел хранить. Последним импульсом, последним усилием воли он пустил волюнтарин в ход. И стал расти.

Человек умирает, и то, во что превращается его тело, дает жизнь другим существам. Из перегноя вырастает дерево — вот чем было последнее преображение Коли. Он рос и тянулся вверх, и ветви его, минуя Фотурианцев, захватывали великанов и сливались с ними в одно. Гиганты боролись напрасно — никто не убежал. Дерево поднялось высоко — и остановилось, потемнело, потухло. Кора его была теплая, красно-коричневая. Два дня внутри билось гигантское сердце — я слушала его удары, приложив ухо к ствоу. Потом сердце стихло.

Я пишу эти строки на руинах Базир-На, заросших травой. Вокруг стрекочут кузнечики, в разрушенных башнях гнездятся аисты. Надо мною — синее небо и желтое солнце. Этот мир Упорядочен окончательно.

Дерево, оставшееся от Коли, дерево, вобравшее в себя всех великанов, видно даже отсюда. Оно поистине огромно и простоит, я думаю, века. Странно, но я думаю об этом спокойно, без грусти и тоски. Грания не любила Колю, но память о его любви будет жить долго. Может быть, она даже перейдет по наследству Упорядоченной Вселенной. Может быть.А я решила остаться Аньес, рябой, толстой и некрасивой.

Я говорю о предложении Грании — том самом, которое она мне сделала, когда все кончилось, несколько дней спустя. Узнав, что все эти годы группа ее была любовным треугольником, что и у меня, оказывается, есть чувства, она предложила мне измениться. Как? С помощью волюнтарина — будучи в плену, Грания умудрилась раздобыть чуть-чуть. Крохотная пробирка, самое причудливое вещество во Вселенной. Дозы не хватит для серьезных изменений, но…

- Он исправит твое лицо, - ткнула Грания пальцем мне в щеку. - Обрежет здесь (она указала на складки на боках), уберет тут (указала на зад). Ты станешь красавицей, найдешь хорошего мужа. Это мой подарок тебе.

Она говорила это искренне — видимо, Фотурианские идеи все же не до конца убили в ней человека. Но я отказалась.

- Нет, Гран, - сказала я. - Оставь волюнтарин себе. Тем, что я полюбила Колю, я обязана не красоте. И не Упорядочиванию Вселенной. Чему же? Сама не знаю. Не знаю, и все.

И это был лучший ответ, лучший из всех возможных.

Пока не указано иное, содержимое этой страницы распространяется по лицензии Creative Commons Attribution-ShareAlike 3.0 License